Читать книгу - "Как было — не будет - Римма Михайловна Коваленко"

— Вы держали их за партами дополнительно к урокам полтора часа. Это ужасно.

Натка ответила:

— Они были не за партами. Они были совсем в другом месте. И это было прекрасно.

Дома у нас Натку любят и ставят мне в пример. Папа зовет ее «капитаном». Когда она приходит, он появляется в столовой, садится в кресло и задает всегда один и тот же вопрос: «Ну, так что, капитан, будем делать?» Натка каждый раз отвечает по-разному, папе нравятся ее ответы, и они, как два заговорщика, перекидываются своими малопонятными фразами и очень друг другом довольны. В тот день, когда мы с Наткой разругались из-за природы, она на его вопрос ответила:

— Будем спасать природу.

Папа пожал плечами, что означало: вот как? В этом что-то есть. И спросил:

— А кто будет спасать вас?

— Нас спасут знания, — ответила Натка.

Папа не знал про наш спор, и вопросы его полетели в другую сторону.

— А как ваши знания толкуют радость? Что есть радость на современном этапе развития человека?

— Радость на всех этапах, — без запинки ответила ему Натка, — понятие чисто математическое. Рождаешься ты, а не кто-то другой, который мог бы родиться вместо тебя. Один шанс из миллиона или миллиарда. Теория вероятности. Мы ее еще не проходили.

— Завидую вам, «капитан». Значит, кораблик идет своим курсом и ветер в паруса?

— И чайки над головой, — сказала Натка, — и волны за бортом, и небо в звездах.

Красиво они тогда поговорили. Мама вышла из кухни и прервала их высокий диалог.

— Наташа, Катя, — сказала она, — идите есть.

Моя мама любит, когда мы сидим с Наткой на кухне и едим. Она говорит: «Когда у вас будут свои дети, вы поймете, какое это счастье — стоять в сторонке и смотреть, как твоя дочь и ее подруга едят».

Наткина мать тоже любит, когда я появляюсь у них. Она работает в библиотеке. Живут они в маленькой комнатке коммунальной квартиры, живут дружно, как две сестры, и соседи говорят, что Натка похожа на старшую сестру, а мать — на младшую. Когда я прихожу к Натке, ее мама часто спрашивает у меня: «Катюша, может, ты мне объяснишь, куда улетучиваются деньги?» Я могла бы ей объяснить, да она сама не хуже меня знает, что все дело в ее характере и небольшой зарплате. Натка иногда заводит тетрадь, пишет на голубой обложке красный заголовок: «Расходы», и пытается научно проследить, куда улетучиваются деньги. В левой колонке она подсчитывает, сколько стоит квартплата, прачечная, мыло, зубная паста, в правой — хлеб, картошка, сахар, масло… Но вдруг приходит ее мама и кладет на стол сетку, из которой торчат желтые рога бананов. Натка радуется, мы усаживаемся за стол и, как три веселые обезьяны, смеемся и опустошаем сетку. После этого Наткина рука не может вывести в тетрадке слово «бананы», и научный подсчет прекращается.

Моя мама считает, что жизнь у Натки трудная и что из таких девочек, познавших в детстве что почем, вырастают настоящие люди. А такие, как я, не умеют ничего ценить, и поэтому неизвестно, что из меня получится.

Я обычно не спорю с мамой. Для споров у меня есть Натка. Мне хватает ее для этого дела. Маме я говорю:

— Почему ты не родила еще одного ребенка? Теперь твоя жизнь целиком сосредоточена на мне.

Мама пугается:

— В твои годы я была совсем другой. В твои годы мне бы и в голову не пришло так отвечать матери.

— Каждый человек похож сам на себя, — отвечаю я ей, — и при чем здесь твои и мои годы?

— Ты меня не запутаешь. — Мама хочет стукнуть меня, но она никогда меня не била и просто не знает, как это делается. — Все дело в том, что вас всех распустили, закормили и заласкали, в результате выросли элементарные халды. Да, да, и напрасно вы прикрываетесь научным словечком «акселерация».

Все-таки и ей на этот раз удалось втянуть меня в спор:

— Мы прикрываемся? Да это же вы придумали это слово! К тому же не все мы халды, твоя любимая Натка очень даже положительная личность.

Вышел папа.

— Не все халды, — сказал он, — а единичные экземпляры. Тем хуже для нас.

Он, конечно, сразу взял мамину сторону. А что ему еще оставалось делать, бедному отцу взрослой дочери?! В мои годы он работал на заводе. Заканчивалась война. Ему было шестнадцать лет. В войну он мало ел и плохо рос, и у станка своего стоял на ящике из-под снарядов.

Я люблю своих родителей. Не только за то, что они родили меня и вырастили. Я люблю их как людей. И прежде всего за то, что они любят друг друга. Они, конечно, думают, что это их тайна. А я все вижу: как гордо смеется мама, когда папа при гостях удачно сострит, как мрачнеет папа, когда мама радостно нахваливает кого-нибудь из его новых друзей. У него гаснут глаза, и он начинает зевать. Это он так ревнует. Однажды я спросила у него:

— Ты женился просто по любви или это была страсть?

Он вздрогнул, очень долго глядел на меня с ужасом, потом наконец пришел в себя:

— Не вопрос, а какой-то конец света…

Иногда мне хочется, чтобы они были не моими родителями, а просто людьми, с которыми бы я жила вместе. Тогда бы мы понимали друг друга. Когда люди дружат, разница в годах не имеет значения.

С Наткой мы говорим о родителях мирно. В этом вопросе у нас полное взаимопонимание.

— У них в генах сидит ответственность за свое потомство, — говорит Натка.

— И почему-то им всем кажется, что в своей молодости они были идеальными, — говорю я.

Если бы внешность Натки досталась другой девчонке, та была бы красавицей. Она отрастила бы волосы до плеч, откинула бы их со лба назад, и все видели бы красивый лоб с тоненькими черточками бровей, заиграли бы редкие веснушки под зелеными глазами. Эта девчонка всегда бы улыбалась, потому что, когда у человека прекрасные зубы, он просто обязан улыбаться. Но у Натки спортивная стрижка, крыло темных с рыжиной волос закрывает ей пол-лица, когда она склоняется над партой. Она почти никогда не улыбается, только смеется в тех случаях, когда действительно смешно. Нарядов у нее — никаких. На вечерах она всегда в школьной форме с белым фартуком.

Натка дружит со мной и со своим отрядом. На других у нее уже не остается ни времени, ни сил. Когда