Читать книгу - "Что видно отсюда - Марьяна Леки"

Машке, объявленный главным подозреваемым, в конце «Места преступления» оказался совершенно непричастным, что он нисколько не был виноват во всем том ужасном, что произошло; Машке не посягал ни на чью жизнь. Машке вообще ничего не замышлял. Машке был, как выяснилось в конце фильма, одним из положительных героев.

И теперь, за столом, накрытым для кофе в день рождения Сельмы, когда речь шла вообще-то о конфетах «Mon Chéri» и о пьемонтской вишне, которая находилась у них внутри, и Эльсбет сказала, что эта проспиртованная вишня, собственно, происходит вовсе не из Пьемонта, выдает себя за пьемонтскую просто спьяну, мой отец спросил:

— Кто сказал «психоанализ»? — и поведал, что доктор Машке — корифей в своей области и не далее как вчера это еще раз подтвердилось. А именно: пациент, которого доктор Машке всегда принимает перед моим отцом, первые разы выходил из кабинета с глубоким отчаянием во взоре. — Я еще никогда ни в чьих глазах не видел такого глубокого отчаяния, — сказал отец. А спустя всего пару сеансов тот же самый пациент, словно избавленный от мук, выскочил из кабинета чуть ли не вприпрыжку. — Итак, да здравствует психоанализ, — сказал отец и поднял свой бокал: — И да здравствует еще раз наша юбилярша.

Скорбная Марлиз спросила:

— А в моих глазах ты видишь отчаяние?

Мой отец повернулся к ней, взял за подбородок и заглянул на минутку ей в глаза.

— Нет, — сказал он, — я вижу лишь начальную стадию краевого блефарита.

И тут на крыльце за дверью послышались шаги моей матери.

— А вот и Астрид, — сказал отец, — сейчас все свершится.

Моя мать открыла дверь в кухню и вошла с собакой. Отец вскочил, шагнул навстречу матери и спустил собаку с поводка.

Собака огляделась и потом побежала к Мартину и ко мне. Она с восторгом приветствовала нас, как будто мы были ее старинные друзья, по которым она долго скучала, а теперь внезапно снова встретила на вечеринке оглушительных сюрпризов в ее честь. Мартин взял собаку на руки и поднял ее. Таким сияющим я его еще никогда не видела.

Сельма резко встала, как будто кто-то невидимый скомандовал ей: «Встать, ать-два».

— Это была не моя идея, — сказала моя мать. — Сердечно поздравляю, Сельма.

— Что это? — спросила Эльсбет, уже принявшаяся мыть посуду, и подняла руки в резиновых перчатках, словно загораживаясь от собаки, чтобы та не прыгнула на нее. Но она все равно прыгнула.

— Помесь, — сказал отец. — В ней есть ирландский волкодав.

Ирландские волкодавы самые большие собаки на свете, все на кухне Сельмы это знали. Отец нам рассказывал. «Высота в холке девяносто сантиметров», — так он тогда говорил.

Мой отец любит отмечать высоту людей и животных. Что касается людей, он в своей оценке часто ошибался, но не позволял себя поправлять. Меня и Мартина он находил маловатыми для нашего возраста, при том что мы стандартного роста, а Сельме, превосходящей ростом всё и вся, он еще в своем детстве говорил: «Да ты маловата, мама», — когда она нагибалась к нему.

— Но в ней есть еще и пудель, — сказал отец, чтобы всех успокоить. — Я так думаю. Так что она может вырасти не такой уж и большой. — Он рассматривал собаку и выглядел довольным. — А может, — сказал он, — в ней есть и кокер-спаниель. Они не особенно умные, но характер у них дружелюбный. — Отец смягчающе посмотрел на всех по очереди, как будто это относилось и ко всем нам. — Я бы поставил на то, что она вырастет в среднюю собаку. В стандартного пуделя.

Всегда, если появляется новый человек или животное, все наперебой начинают говорить, на кого он или оно похоже. Мартин увидел в собаке молодого бурого медведя, который просто ошибочно выбрал масть и деревню. Эльсбет увидела в ней миниатюрного шотландского пони, разве что по прихоти природы лишенного копыт, оптик заподозрил в ней доселе неоткрытое наземное млекопитающее, а скорбная Марлиз вынула карманное зеркальце и внимательно разглядывала свои веки, а потом ненадолго оторвалась от него и сказала:

— Не знаю, что это, но чем-то безнадежно напоминает зиму.

И правда. Собака походила мастью на снежную слякоть, шерсть была клочковатая, размытого серого цвета, как будто в ней беспримесно был один лишь ирландский волкодав. Тело еще не выросло, но лапы были уже как у медведя, и мы все знали, что это означает.

Сельма все еще стояла навытяжку над кухонной лавкой. И долго смотрела на собаку. Потом перевела взгляд на моего отца, как будто он был магазином подарочных идей.

— Но я не просила никакую собаку, — сказала она.

— Альбом с видами Аляски ты ведь тоже не просила, — сказала Эльсбет, — а радости от него будет много.

— От собаки тоже будет много радости, вон какая она витальная, — сказал оптик, и Сельма посмотрела на Эльсбет и на оптика так, будто они были чистые кокер-спаниели без всякой примеси.

— А собака вовсе не для тебя, — сказал мой отец. — Она моя. Я купил ее сегодня утром.

Сельма выдохнула и снова села, но потом опять быстро встала, когда отец добавил:

— Но я смогу ее держать, только если ты время от времени будешь за ней присматривать.

— Время от времени — это как часто? — спросила Сельма.

— Ну, я тогда пошла, — сказала моя мать, которая так и стояла все это время в дверях. — Мне, к сожалению, надо уходить.

Моей матери всегда надо было уходить.

— Ну, сравнительно часто, — сказал отец, и все знали, что «сравнительно часто» означало всегда, когда у него приемные часы.

— Ну, тогда пока, — сказала мать.

И потом довольно долго никто больше ничего не говорил, особенно Сельма. Все сочли, что пора уходить, раз юбилярша больше ничего не говорит, кроме того, замолк и отец, а совместное молчание Сельмы и моего отца было приблизительно таких размеров, как ирландский волкодав метров двух в холке. Итак, оптик поцеловал Сельму в щеку и ушел, Эльсбет потрепала собаку, потом сняла резиновые перчатки для мытья посуды и ушла, Марлиз перестала разглядывать в карманное зеркальце якобы заметный краевой блефарит и свое якобы невидимое отчаяние и ушла, Мартин еще раз поднял собаку и ушел, а мой отец и Сельма вынесли свое витальное молчание наружу, на крыльцо дома.

Я села рядом с Сельмой на ступеньку и ела пустые шоколадные скорлупки от «Mon Chéri». Собака улеглась мне прямо на носки, я чувствовала пальцами ног, как у нее бьется сердце. Собака переутомилась. Попробуй-ка встретить сразу столько старых друзей, по которым соскучился и которых еще никогда не видел.

На лугу, у края