Читать книгу - "Прорыв под Сталинградом - Генрих Герлах"

“Все-таки наступают, – повторил он про себя, еще окончательно не проснувшись. – Один-ноль в пользу румын!” Он торопливо оделся и на ходу влил в себя чашку холодного чая, покуда Лакош быстро мазал с собой два бутерброда с ливерным паштетом из консервной банки.

– И именно сегодня! Вот жалость-то, – на прощание произнес Бройер. – Позаботьтесь там о фильме, господин Фрёлих! Может статься, мы к пяти уже давно снова будем в лагере.

Лучи утреннего солнца медленно пробивались сквозь клубы плотного тумана, укрывшего долину Дона и холмы у станицы Клетской. Широкое заснеженное поле сверкало белизной, но при этом уже было иссечено черно-коричневыми линиями колей, троп и кое-как вырытых румынских окопов. Часовые у пулеметов уныло глядели из-под тентов в нависшую над проволочными заграждениями молочную пелену. В полутьме видимость в направлении Дона составляла не более ста метров. Ночь прошла спокойно, и сейчас на вражеских позициях царила та же глубокая тишина: ни выстрела, ни шума машин – ни звука. Да и кому бы пришла в голову мысль вести войну при такой погоде!

Радуясь возможности поразмяться, которую давал им густой туман, из своих щелей и блиндажей выползли первые промерзшие до костей пехотинцы и, по-кучерски похлопывая себя по плечам, принялись мелкими шажками семенить по полю. Уже вскоре рядом с окопами стали собираться по несколько человек, курить и болтать, выплескивая раздражение.

Ведь как все было: румынские дивизии направили на Восточный фронт лишь на полгода. Командование понимало, что их войска, и без того уже утратившие всякое желание воевать, дольше не продержатся. Уже давно было решено, что для пехотной дивизии, занимавшей средний участок линии фронта у Клетской, 18 ноября станет последним днем на Дону. Солдаты неделю за неделей считали дни до отъезда. Мыслями они были уже не в жутком чужеземном настоящем, а в будущем, где их ждала родина, ждали дети и жены, плодородные долины Добруджи, густые карпатские чащи, прелести бонвиванского Бухареста. Но из-за каких-то логистических неувязок дивизия, которая должна была прийти им на смену, вовремя не прибыла. К тому же в результате допущенной немецким управлением снабжения оплошности пайки на последние два дня были отчего-то направлены прибывающим, а не дожидающимся. Не было ничего удивительного в том, что солдаты ругались на чем свет стоит – ругались на скудную кормежку, на мерзкую русскую зиму, которая решила напоследок дать о себе знать, и на всю эту тягостную войну, которой они не желали и к которой не имели никакого отношения.

Чу!.. Вдруг раздается зловещий свист и разрастается в жуткую волну, накрывающую всю линию фронта… Слышны крики ужаса, предупредительные возгласы. И разражается гроза. Откуда ни возьмись из содрогнувшейся земли вырастает лес островерхих языков пламени, градом свистят осколки, сметая все на своем пути, по полю тянутся тучи серного дыма. Этот артобстрел в вялую зимнюю рань пришелся так неожиданно, так внезапно, что фронтовиков подвело даже их ни минуту не дремлющее чутье. Лишь часть ни о чем не подозревавших, грудившихся у окопов людей успела засечь угрожающий предупредительный шум и сиганула в укрытие; остальных скосило еще до того, как они осознали, что произошло.

Огонь усиливается. К бесчисленному множеству “катюш” присоединились орудия всех калибров. Взлетающие в воздух фонтаны земли вырастают стеной размером с дом; она приближается, идет по грохочущему минному полю на полосе обеспечения, раздирает проволочные заграждения, накрывает окопы и пулеметные гнезда, неся с собой обломки бревен, оружие и людские тела, и надвигается на позиции артиллерии. Все бурлит, свистит, воет и грохочет… Даже сама земля, распоротая и разодранная, покорилась адскому неистовству материи. Куда уж тут человеку!..

Артподготовка длилась около полутора часов и прекратилась так же внезапно, как началась. Несколько запоздалых снарядов, клекоча, пронеслись по воздуху и разорвались где-то вдали. Дым рассеивается, обнажая вывернутую, точно перепаханную гигантским плугом землю. От румынских позиций мало что осталось. Повсюду убитые, воцарившуюся тишину пронзают стоны и крики раненых.

Те, кому удалось выжить в окопах, пальцами цепляются за сырую землю, вжимаются в грязь лицом, сознавая, что в любой момент огненная геенна может разверзнуться вновь. Они собираются с мыслями, вернее, мысль у них прежде всего одна: “Все это могло быть уже позади, мы могли бы уже быть почти дома! И вот теперь – теперь еще и напоследок гибнуть здесь за этих чванливых, не видящих ничего за свастикой немцев?” Во всеобщем молчании это стремительное протрезвление превращается в стремительное решение: прочь, прочь из этого ведьмовского котла! Спасти свою шкуру любой ценой! И вот они вскакивают – сперва поодиночке, затем и группами. Бросить оружие, сбросить все, что мешает! Назад, назад! Они бросаются наутек, скачут по полю, словно зайцы, виляя между коричневыми воронками, падают, поднимаются, исчезают в тумане. То тут, то там раздаются гневные крики офицера, размахивающего руками и палящего им вслед из пистолета. Но как можно воспрепятствовать воле к жизни? Так что и офицерам под конец не остается ничего иного, кроме как сделать то, чего они еще не делали никогда, но в нынешней ситуации это единственный разумный выход: пуститься следом за своими солдатами.

Когда немного погодя пошла в атаку русская пехота, на этом участке она почти не встретила сопротивления – лишь несколько разрозненных групп пытались сражаться, их быстро уничтожили. Тучи русских танков, выкатившихся из лесного укрытия, прошедших через собственные позиции и устремившихся прямо в атаку, прорвались далеко за линию неприятельской обороны.

Подполковника Унольда разбудила срочная радиограмма от танкового корпуса. Почти сорокакилометровая телефонная линия, соединявшая их, тут же оказалась вновь прервана.

“Противник атакует с раннего утра по всему румынскому фронту с мощной поддержкой артиллерии и танков, – прочел он. – Положение дел в настоящее время неясно. Стоит ожидать, что в отдельных местах танки прорвали линию обороны. Дивизия согласно приказа заняла отсечную позицию за 1-й рум. кав. див. вокруг высоты 218 и отбрасывает прорвавшегося неприятеля назад”.

– Допрыгались, – произнес Унольд, возвращая листок капитану Энгельхарду. – А теперь живее! Отдайте Кальвайту и Люницу приказ вступить в бой!

Майор Кальвайт руководил теми тридцатью танками, оставшимися в распоряжении дивизии; полковник Люниц командовал артиллерийским полком.

– Ориентировки просто превосходные! – возмущенно добавил он. – “Положение дел неясно” – как это вообще понимать? Позвоните-ка в румынский корпус!

– Кабель перебит два часа назад, – коротко ответил капитан, натягивая танковые штаны.

– Тогда свяжитесь по радио!

– По радио? С румынами? – сострадательно улыбнулся Энгельхард. – С ними нет радиосвязи!

– Да что ж такое! – не выдержал подполковник. – Для чего мы вообще тут сидим? Шмальфус! Подайте мою машину, и поторапливайтесь!

– Господин подполковник желали бы сами?.. – изумился Энгельхард. Он впервые видел, чтобы во время сражения начальник штаба дивизии покидал