Читать книгу - "Тимьян - Ева А.. Гара"

сторонними делами, всё равно проходило не больше нескольких минут. Уборка позволяла морально себя изводить, чтение медленно отходило на второй план, уступая мыслям. И, чтобы от них избавиться, Яна отыскала вузовские тетради и засела за матанализ. Время пошло незаметно. Она полностью погрузилась в мир цифр и не сразу обратила внимание на посторонний шум: звонил телефон.

— Алло.

— Привет, — бодро поздоровался Тим. — Ты проснулась?

— Да, я… — Яна погладила тетрадь и не посмела признаться, что в попытке сбежать от реальности, засела за вузовские задачи. — Я… давно встала.

— Замечательно. Значит, ты уже готова?

— К чему?

— Покорять новый день!

Тим ждал её у подъезда, одетый в футболку с длинным рукавом. Он хитро улыбался, что-то пряча за спиной, и, когда Яна подошла ближе, спросил:

— Угадай, в какой руке?

— Эм… В правой?

Тим показал обе руки: в правой было шоколадное мороженое, в левой — клубничное.

— Да блин! — досадливо протянула Яна, смеясь, и взяла шоколадное мороженое, хотя больше любила клубничное. Тим это знал, но поменяться не предложил.

День, как и вчера, был жарким. В кристально чистом небе, прозрачно-голубом, неподвижно висело, как бельмо на глазу, маленькое белое облачко. Ветер лениво и неразборчиво что-то шептал, чуть шевеля потемневшую от солнца листву. Раскалённый воздух пах пылью и цветами, и мир казался слишком ярким, ненастоящим, как весёлая картинка на стенах детского отделения в центре по борьбе с заболеваниями.

Яна выбросила в урну упаковку от мороженого и, не глядя на Тима, приглушённо сказала:

— Прости, что накричала на тебя.

— Всё нормально, — заверил он.

— Нет, не нормально! — возразила она. — Я видела твоё лицо… Я сделала тебе больно.

Он усмехнулся, взял её за руку и, крепко сжав, кивнул.

— Мне было больно. Но не от твоих слов, а оттого, что причинил боль тебе. Не хочу, чтоб ты плакала. Особенно из-за меня.

Яна сдавленно улыбнулась, сдержав подкатившие слёзы, и в ответ покрепче перехватила его пальцы.

Они перешли дорогу, наплевав на правила, в неположенном месте, оказались на широком бульваре с множеством скамеек и каменных клумб, засаженных яркими цветами. В самом центре стоял мраморный фонтан, и его высокие струи были видны издалека. Несмотря на будний день, здесь толклось много отдыхающих и их орущих детей, которые вызвали в Тиме раздражение: он недовольно скривил лицо и рывком высвободил руку, глухо сказав, что ладонь вспотела. Он даже шаг прибавил, чтобы скорее пересечь бульвар, и Яна перечить не посмела, она молча шла чуть позади, пока они не свернули в пустой двор.

Тим замедлился, огляделся; осторожно, двумя холодными пальцами, взял Яну за запястье и подвёл к скамейке, одиноко стоящей под раскидистой яблоней. Белые лепестки тихо сыпались вниз, устилая вытоптанный газон. Где-то в ветвях пел зяблик. Яна, закрыв глаза, прилегла на спинку, сложила руки на животе, и весь мир превратился в слепой дурман и птичий голос.

— Но зачем ты, пташка, стонешь надо мною? Что, особо тяжко умирать весною? — с усмешкой наизусть зачитал Тим.

Яна ужаснулась, вцепилась в его руку дрожащими пальцами и ничего не сказала, только по щекам слёзы поползли. Это раньше она злилась на любое упоминание смерти, особенно на глумливые шутки, но теперь не могла возразить: «Не говори так», — потому что знала — это правда, и в глазах её был не протест — страх.

Тим нахмурился, смущённо высвободился из пальцев Яны и скрестил руки на груди. По-видимому, осознал, что не стоило этого говорить, но извинения выглядели бы ещё глупее иронии над собственным положением.

— Ты ещё пишешь стихи? — спросил он будничным тоном.

Яна встрепенулась, растерянно похлопала мокрыми ресницами и слегка пожала плечами. Тим единственный интересовался её творчеством, поддерживал, иногда помогал править неудачные строки и подсказывал оригинальные рифмы. Ему нравилось чувствовать её настроение, незаконно и безнаказанно влезать в её душу, оставаясь незамеченным и непойманным. Он любил её стихи больше, чем она сама, а потому Яне было стыдно признаваться, как она с ними поступила.

— Они были дрянные. Я их сожгла.

— Жаль.

Они неплотно пообедали в летнем кафе, купили по рожку пломбира и уселись на бордюр в тени сиреневых кустов. Душный воздух царапал горло, отдавая древесным привкусом. Солнце жарило нещадно, обжигая прежде ласковыми лучами. Притихшая природа лениво шелестела опалёнными листьями. И мерно плавились мороженое, время и асфальт под ногами.

Яна старалась ни о чём не думать, наслаждаться обществом друга, греться в майских лучах и дышать ароматом сирени. Она насильно погружала себя в состояние стабильного умиротворения, пока не зацепилась за крючок в сознании, который позволил вытеснить боль сиюминутным счастьем.

— Я Ремарка дочитал, — сказал Тим. — Конец паршивый.

— Почему?

— Не на того поставил. — Он вымученно улыбнулся. — Умереть должна была Лилиан, она туберкулёзом больна. А умер он. Так глупо разбился на автогонках. Разве не паршиво?

«Жизненно», — подумала Яна и поймала себя на мысли, что везёт всегда тому, кто умирает: для него перестают существовать проблемы, а боль и горечь остаются тем, кто выжил. И пусть жизнь прекраснее забвения, но всё-таки покой ценнее страданий, пусть даже преходящих.

— Я больше не читаю Ремарка, — сказала Яна.

— Почему?

— У него все финалы паршивые.

— Жизненные, — шепнул Тим, будто угадав её мысли, и невесело усмехнулся.

Яна согласно кивнула.

День плавился, словно огарок, утекал в никуда, оставляя воспоминания и длинные тени. Солнце катилось к горизонту, налитое кровью убитого времени, с золотым нимбом на самой макушке. И воздух казался розовым, как чёртова марсова пыль.

Тим стоял на балконе последнего этажа жилой новостройки, сложив руки на широком парапете. Он смотрел на заходящее солнце чуть блестящими глазами, молча и неотрывно, впитывая каждую секунду мимолётной жизни. Провожал солнце в последний путь и, как знать, может, надеялся вместе с ним проснуться новым утром.

Яна его не отвлекала, тихо и неподвижно стояла рядом и смотрела вниз. С высоты двадцать седьмого этажа всё казалось маленьким и ненастоящим. И звуки города, долетая до балкона, приглушались, искажались, превращаясь в неразборчивый шум, такой далёкий и неважный, что не мешал мыслям плыть по знакомому руслу.

— Как ты себя чувствуешь? — шёпотом спросила Яна, боясь потревожить его.

Тим на неё не взглянул, пожал плечом и усмехнулся. Он казался безмятежным, как ветер, что играл его волосами.

— Неплохо, — ответил он.

Яне было неловко от своей настырности, но она переспросила:

— Я… не о том спрашиваю. Как… оно… ощущается?

Тим перевёл на неё долгий выразительный взгляд, будто подбирал слова, чтобы обвинить её в бестактности. Его щёки чуть покраснели, он виновато улыбнулся и глухо, на выдохе ответил:

— Никак.

Яна вопросительно