Читать книгу - "Солдат, сын солдата. Часы командарма - Эммануил Абрамович Фейгин"

бы, совсем разнородные селезневские фразы обладают способностью цепляться друг за дружку. Вот и образуется подобие цепочки, и кажется, что не разорвешь даже... Фраза «Стрельбище в горах отнюдь не самое тихое место на земле» тоже вплетена в такую цепочку и имеет свое и по-своему, по-селезневски, вполне логичное продолжение: «Горы, они такие, — с напускной серьезностью говорит Селезнев, — здесь уж если тишина, то не сомневайся, — это тишина настоящая, гробовая. А если шум, то уж на весь мир шум. В таком случае лучше сразу уши заткни, голубчик, не то оглохнешь. И еще мой тебе дружеский совет, голубчик, говори здесь, в горах, потише, кашляй поскромнее, лучше всего в кулак или в платочек, а от чиха, по возможности, и вовсе воздерживайся, потому как от громкого слова и нескромного кашля, а тем более от чиха здесь скалы содрогаются! Понял, со-дро-га-ются! Ну, а если, милый мой, ты здесь стрелять вздумаешь...» Вот тут и начинается самое главное в селезневской «лекции». Не жалея красок, рисует «лектор» все, что грозит здесь, в горах, неосмотрительному стрелку, все последствия неосторожного выстрела: камнепады, обвалы, снежные лавины. И все это, разумеется, иллюстрировано примерами. Всякими — и трагическими, и смешными. Множеством примеров, даже непонятно, откуда их у него столько. Откуда, например, дошла до Селезнева древняя и, вероятней всего, нигде не записанная, давно уже позабытая кавказская байка о том, как недобро пошутило горное эхо над каким-то молодым петербургским щеголем. Приехал тот столичный баловень погостить к брату, кавказскому офицеру, и заскучал вскоре. И чтобы немного развлечься, взял ружьецо и отправился на охоту — у дворян, как известно, охота была первейшим развлечением. Ну и поразвлекся — всего разок пальнул, и загрохотало в горах: «бах-бах-барабах». Испугался юнец, почудилось ему со страху, будто напало на него со всех четырех сторон чуть ли не все Шамилево войско. Что тут еще скажешь — побежал щеголь, да так, говорят, бежал, что только в Питере и опомнился.

Конечно, тут много преувеличений в селезневских байках, но без преувеличений Селезневу и рассказывать неинтересно — таков уж он. Впрочем, в рассказах о проделках горного эха Селезнев в основном точен — со всеми этими проделками тут каждый солдат сам хорошо знаком... Лежит солдат на огневом рубеже, стреляет, один, заметьте, стреляет, а впечатление такое, будто идет горячая перестрелка. А если учесть, что нередко «противник» тоже постреливает (это, конечно, только имитация: взрывы мин и гранат, пулеметную и автоматную стрельбу проигрывает магнитофон), то нетрудно себе представить, какая тут по временам звучит музыка. Из-за нее птицы обходят эти места стороной.

Гриша Яранцев еще раньше заметил, какое над стрельбищем пустынное небо. И сейчас оно такое — в блекло-голубом, выцветшем от зноя небе такая пустота, что даже жутко становится — неужто навсегда покинуло его все живое? Да нет, оказывается, не покинуло: в небе над самым стрельбищем, на недоступной для земных шумов высоте появилась какая-то птица. А может, эта крохотная точка в небе вовсе и не птица? Что-то уж слишком быстро она движется. Нет, это, пожалуй, все-таки птица — только птицы умеют летать так бесшумно. И скорей всего — орел. Какой еще птице доступна такая высота!

Гриша провожает взглядом стремительную птицу. Вот она уже у самой кромки горизонта, еще миг — и птица скроется за ней. И тут с ясного неба над стрельбищем грянул гром. Великий реактивный гром. Да, выходит, прав Селезнев — стрельбище в горах не самое тихое место на земле. «И отнюдь не самое прохладное», — мог бы в стиле Селезнева добавить сам Гриша. Совсем недавно он впервые увидел, как пекут грузинский хлеб шоти-пури. Во врытой в землю печи (по-грузински она называется — тонэ) раздули жаркий огонь, и когда серые камни, которыми выложены ее стены, накалились, пекарь ловко и быстро покрыл их будущими хлебцами — круглыми, овальными или почти ромбовидными кусками белого раскатанного теста; и они на глазах у Гриши стали пропитываться жаром, румяниться, а некоторые по краю почернели, обуглились, и пекарь сказал: «Чуть передержишь и сразу пшик — сгорят».

Стрельбище чем-то напоминает сейчас Грише ту печь — тонэ; здесь повсюду, куда ни пойдешь, куда ни глянешь, такие же, как в той печи, серые накаленные камни, между которыми доживает свой недолгий век и без того редкая на этом стрельбище, опаленная, потерявшая первоначальный цвет и запах жесткая трава.

Как-то даже боязно лечь на такие камни, а вдруг «пшик — и сгоришь». Но это, разумеется, пустяковое опасение. Ложишься, поскольку надо, на эти серые накаленные камни, и ничего страшного с тобой не происходит. Правда, теперь уже припекает не только сверху, но и снизу, да что тут поделаешь — служба.

Сержант Сулаберидзе от души сочувствует первогодкам, с непривычки им туго приходится, но все равно он не допустит, чтобы тут, в тылу стрельбища, нарушался воинский порядок. Порядок и безделье — непримиримые враги. В такую жару не занятый делом человек в один миг раскиснет. Как же выпустишь потом его, разомлевшего, на огневой рубеж — он тебе настреляет!

Значит, надо все время держать подчиненных в руках, думает сержант, покрепче держать, потому что это разные, очень разные и, скажем прямо, далеко не податливые ребята. (Во всяком случае, не глина. Кто это придумал, что ребята в таком возрасте — глина, из которой лепи все, что угодно, не ленись только! Вздор какой-то. Глина! А почему не базальт, не гранит, если уж так любите красивые сравнения, сердится Сулаберидзе.) Итак: держать в руках! Покрепче держать — приказывает себе сержант. И он по мере своих сил держит. Никто никогда не узнает, как нелегко это дается сержанту Сулаберидзе (очень еще молод сержант, и совсем невелик его командирский опыт). Сам он никогда не станет жаловаться на трудности, а так кто догадается... Но вот, оказывается, догадались... Замполит капитан Антонов догадался и уже спешит сюда, в тыл стрельбища, чтобы помочь молодому командиру. И капитан, конечно, сразу определил, кто тут в чем нуждается: Сулаберидзе главным образом в моральной поддержке, ему достаточно даже молчаливого одобрения капитана, а вот рядовому Ельникову надо показать и объяснить, почему у него такой «нервный» выстрел. И чтобы до Ельникова поскорее дошло, чтобы он поскорее избавился от досадной своей слабости, капитан ложится рядом с ним на горячие камни.

— Спокойней, товарищ Ельников, спокойней!

Ельников, может, и не сразу успокоится (паренек он неуравновешенный и тяжело переживает малейшую