Читать книгу - "С любовью, Энтони - Лайза Дженова"

глаза и дышит. Она дышит в ритме тиканья часов, и вскоре и то и другое словно бы замедляется и растягивается. Она представляет себе эту глухую каменную стену, нависающую над ней, но, вместо того чтобы попытаться перебраться через нее или пробить ее, она в своем воображении начинает идти вдоль нее. И улыбается, оценивая ее с этой новой перспективы. В ширину эта невероятно высокая стена оказывается всего в несколько футов. Она огибает ее и видит перед собой стоящего на фоне чистого голубого неба Энтони. Он смотрит ей прямо в глаза и улыбается. Она улыбается ему в ответ и кивает.

Бет открывает глаза, берет ручку и, чувствуя неожиданно мощный прилив вдохновения, принимается писать с такой скоростью, что ее рука, кажется, летает над бумагой.

Глава 38

Оливия с трудом разлепляет глаза, все еще чувствуя себя разбитой. За окном снова эта тоскливая серая хмарь, и она не может даже толком сказать, какой сегодня день. Она долго стоит под горячим душем, потом одевается и устраивается за кухонным столом с чашкой кофе и книгой, как всегда по утрам. И лишь когда она допивает последний глоток кофе, на нее с размаху обрушивается осознание того, какое сегодня число.

Десятое января. День мгновенно утрачивает всякое сходство с нормальным днем.

Как и сегодня, два года назад десятое января начиналось как самое обычное утро. Это было воскресенье. Энтони проснулся первым, и Оливия спустилась за ним на первый этаж. Пока она пила кофе и готовила завтрак, а Дэвид принимал душ, Энтони устроился на диване смотреть своего «Барни».

Она сделала Энтони три французских тоста и, положив их на голубую тарелку, полила кленовым сиропом. Потом поставила тарелку на стол перед его стульчиком, налила в стакан его любимый виноградный сок, положила вилку и салфетку, а сама пошла наверх, чтобы принять душ, пока Дэвид еще дома. Когда она, уже одетая, снова спустилась вниз, Энтони уже позавтракал, а Дэвид залил в себя свой кофе. Дэвид попрощался и уехал на показ очередного дома на пару часов раньше, чем требовалось, — у него давно вошло в привычку избегать ее.

Энтони был наверху, в ванной, играл с водой в раковине. Так у них проходили каждые выходные. После завтрака Энтони шел играть с водой в ванную, а Оливия мыла посуду, пила кофе и читала «Глоуб». Она уже давно перестала присматривать за ним во время этих игр. Знала, что без нее он в ванну не полезет. Время купания было вечером, и он понимал это правило. Он любил правила.

И он наконец-то освоил горшок. Обычно он ходил по-маленькому перед завтраком, и, как правило, в следующий раз ему нужно было в туалет уже только после обеда. Так что, пока он играл в ванной по утрам, она могла не опасаться, что он решит воспользоваться туалетом или сходить по-большому и устроить неаппетитные развлечения, которые у него нередко за этим следовали.

Таким образом они проводили каждые выходные. Она пила свой кофе и читала газету, а Энтони плескался в раковине. Он любил подставлять руки под холодную воду из крана. Ему нравилось наполнять большую пластмассовую чашку водой и выливать ее в раковину, снова, и снова, и снова. А еще ему нравилось затыкать слив пробкой и наполнять раковину водой. После этого он зачерпывал воду чашкой и выливал ее обратно.

Еще он любил шампунь. Она мешками покупала ему миниатюрные бутылочки с шампунем и прятала от него подальше свои дорогие флаконы. Сначала он снимал с себя рубашку. Потом выливал целую бутылку в раковину и взбивал пену. Еще ему нравилось размазывать шампунь по рукам и телу. Нравилось ощущение своей влажной и скользкой от жидкого мыла кожи.

Допив кофе, Оливия поднималась наверх, в его комнату, брала его одежду, шла в ванную, давала Энтони сухое полотенце и говорила, что пора одеваться. После этого они спускались на нижнюю ступеньку, и там она помогала ему одеться.

Два года назад десятого января она неторопливо пила свой утренний кофе и читала газету, пока Энтони плескался в воде в ванной, а Дэвид прятался от нее на работе. Возможно, если бы она не пила свой кофе так долго. Возможно, если бы Дэвид не сбежал на работу так рано. Возможно, если бы она не была так поглощена чтением газеты.

Вкус того кофе до сих пор стоит у нее во рту. Она любит его, но он внезапно кажется слишком горьким, отвратительным, тошнотворным. Она бросается в ванную, и ее выворачивает в раковину. Отдышавшись, она чистит зубы, тщательно полощет рот ополаскивателем и опускается на холодный кафельный пол.

Два года назад она пила ту чашку кофе в абсолютной тишине и покое. Она читала рубрику «Искусство», когда что-то в тишине наверху внезапным холодком заползло под кожу и заставило ее замереть. Она отложила газету и прислушалась, но не услышала ничего необычного, лишь журчание воды по трубам.

«С ним все в порядке», — подумала она и в следующую же секунду услышала глухой грохот.

Он был слишком громкий, слишком тяжелый, чтобы его можно было объяснить упавшей на пол бутылочкой из-под шампуня или пластмассовой чашкой с водой. Между креслом в кухне и ванной в памяти у Оливии зияет провал. Она помнит этот глухой грохот, а потом сразу же Энтони, бьющегося в судорогах на кафельном полу.

Она заставляет себя подняться с пола ванной. Потом надевает зимнюю куртку, шапку и сапоги и отправляется на улицу погулять, пытаясь избежать воспоминаний о том, что произошло дальше. Может, если она постоянно будет двигаться, а не сидеть на одном и том же всегдашнем месте, воспоминания о том, как закончилось то утро, не смогут найти и накрыть ее.

Поначалу этот план даже срабатывает. Она сосредотачивается на процессе ходьбы, на противостоянии пронизывающему холоду, преодолевая резкий ветер. Но вскоре она в самом буквальном смысле заледеневает, перестав чувствовать что бы то ни было, и все, мимо чего она проходит, кажется одинаково серым: дома, улицы, деревья, небо. Все сливается в одно длинное знакомое серое равнодушное пятно, в котором ни ее разуму, ни ее телу не на что отвлечься. И на нее обрушивается поток воспоминаний.

Энтони, лежащий на полу ванной. Его глаза, закатившиеся так, что видны одни белки. Скрюченные пальцы на его ногах. Его маленькое тельце в одних лишь пижамных штанах, каждый дрожащий мускул которого сведен судорогой, немыслимо выкручен, искорежен.

С ним уже было такое однажды, когда ему было четыре.