Читать книгу - "Собрание сочинений. Дополнительный том. Лукреция Флориани. Мон-Ревеш - Жорж Санд"

логика! И часа не прошло, как ты сказал мне то, что я повторял себе сотни раз… я вовсе не лишен нравственности: но это ясно само собой: «Зачем желать добродетельную женщину, если в тот день, когда она вам уступит, она перестанет быть добродетельной?»

— И это ты, великолепный укротитель, задаешь мне подобный вопрос? А борьба? А торжество победы?

— Ба! Это слишком просто. Восторжествовать над волей, над эгоизмом, корыстолюбием, капризами — дело стоящее! Но торжествовать над добродетелью? Я даже пробовать не хочу, честное слово, настолько это мне кажется банальным.

— Флавьен, ты уже развращен, а я нет, хоть я и старше тебя! Можешь думать, что хочешь, но добродетель — это нравственное могущество, духовная сила; я люблю эту женщину за нее самое…

— И чтобы это доказать, хочешь развратить ее! О логически мыслящий человек, ты говоришь вздор или смеешься надо мной! До свидания и счастливого пути!

— Я не хочу оставлять тебя в таком заблуждении. Если тебе не обязательно видеть, как мадемуазель Каролина берет барьер, проводи меня до моей поэтической конуры; может быть, я попрошу тебя об одной услуге.

— Ага! Отправиться с тобой и занимать доверчивого мужа, в то время как ты будешь блистать красноречием перед его добродетельной половиной!

— Возможно!

— Ну, на это у меня не хватит мужества. Никогда не проси у меня ничего подобного. Я эгоист.

— Ты прав, — ответил Тьерре, — я сам эгоист, и поэтому я покидаю тебя. Прощай!

И он удалился.

Через час, когда Тьерре готовился дома к отъезду, к нему вошел де Сож, очень возбужденный. Светские привычки не научили его сохранять спокойствие независимо от душевного состояния. Он всегда следовал первому порыву.

— Флавьен, ты совершил какой-то безумный поступок! — воскликнул Тьерре и мысленно добавил: «Или глупость!»

— Нет, но мне очень хотелось и все еще хочется совершить его! — откровенно ответил Флавьен, раскуривая сигару. — Вот почему я прибежал к своему мудрому ментору — пусть он охранит меня от самого себя!

— Ментор! Когда это слово произносит человек, который хвалится тем, что заставляет всех повиноваться и никогда никому не уступает, оно означает: «Тот, кто читает нравоучения»!

— Боже мой, Жюль, до чего же ты обидчив! Так встретить меня, когда я пришел искать у тебя успокоения! Оно мне просто необходимо.

— А ты уверен, что я сам спокоен? Я же сказал тебе, что я влюблен!

— Влюблен хладнокровно, как всегда, и влюблен в самое добродетель, иными словами — отнюдь не ревнив, поскольку к ревности нет повода!

— Кто же из нас ревнив? Не ты ли? Ревнуешь мадемуазель Леонису!

— Как только ты сближаешь эти два определения — имя этой девки и прилагательное «ревнивый», я прихожу в себя, и мне хочется смеяться. Но когда я встречаю ее под руку с Марсанжем, у меня возникает непреодолимое желание прикончить их обоих.

— Ты встретил их?

— Только что, в манеже.

— И что ты сделал?

— Ничего. Поклонился им с самым серьезным видом.

— Ну что ж, для человека, в котором все кипит, — превосходно!

— Да, но Марсанж был вне себя от моего равнодушия, а Леониса — от моего презрения. Меня ничуть не удивит, если он в ближайшие же дни начнет искать со мной ссоры, а я не желаю впутываться в историю из-за девки, да еще в подобных обстоятельствах. Это выставит меня в смешном свете, а в тот день, когда я окажусь смешон, я, наверно, пущу себе пулю в лоб!

— В таком случае надо месяца на два уехать из Парижа.

— Вот именно. Завтра я уезжаю в Ниверне[13].

— В самом деле? А что ты будешь делать в Ниверне?

— То, что я откладываю со дня на день в течение полугола: там у меня имение, и я намерен продать его одному соседу по фамилии Дютертр.

— Что? — с живостью воскликнул Тьерре. — Ты знаешь господина Дютертра?

— Откуда я могу его знать, не имея понятия ни о Ниверне, ни о своем имении? Полгода назад я получил наследство от двоюродной бабушки: дом, луг, поля, лесок — словом, нечто, оцененное моим нотариусом в сто тысяч франков. Мне нужны эти сто тысяч, чтобы заново обставить мой замок в Турени. В Ниверне же есть некий господин Дютертр, который, по слухам, богат, кажется, депутат… Да, кажется, где-то я его видел. Он хочет округлить свои владения и заплатит наличными. Я продам ему всю эту недвижимость, а потом уеду в Турень. Хочешь, поедем вместе? Я забираю тебя с собой.

— Значит, в Ниверне?

— Да, да, мой милый, это будет больше содействовать тебе в накоплении нужного опыта и доставит больше удовольствия, чем все труды по совращению твоей провинциалки… как ты говорил? Женщины умной и с душой? Ну и стиль! А ведь ты так хорошо пишешь! Решено, в семь часов мы уезжаем поездом на Орлеан и остановимся лишь под старыми дубами Морвана. Когда я говорю «дуб», это значит дерево вообще, ибо я не знаю, что растет в тех краях. Но мне сказали, что там много лесов и полно дичи. Мы будем охотиться, читать, философствовать. До завтра, не так ли? Ты принесешь мне в жертву твою провинциалку?

— До завтра. Подожди только несколько минут, ты захватишь письмецо, которое я напишу, и опустишь его в первый попавшийся почтовый ящик.

И Тьерре принялся писать, произнося вслух:

«Сударь!

Я вынужден с глубоким сожалением отказаться от чести сопровождать вас завтра и от удовольствия совершить путешествие вместе с вами. Один мой друг увозит меня к себе, но мы будем у цели раньше вас. Этот друг — ваш сосед, граф Флавьен де Сож, который собирается встретиться с вами по поводу дела, представляющего интерес для вас обоих.

Примите и проч.

Ж. Тьерре».

— Кому ты меня так представляешь? — небрежно спросил Флавьен.

Тьерре надписал адрес и отдал ему письмо.

— Господину Дютертру, члену палаты депутатов, — смеясь, прочел Флавьен. — Ее мужу! Моему покупателю! Значит, это тот самый господин?

— Именно. И еще говорят, что случай слеп. В книге судеб было дважды начертано, что я уеду завтра в Ниверне и что я отправлюсь вздыхать по госпоже Дютертр. Однако я лучше поеду с тобой, чем с мужем: ничто так не стесняет меня, как доверчивый муж. Он уезжает в семь часов вечера, мы — в семь утра. Он сочтет, что у нас какие-то причины не ждать еще двенадцать часов, что, конечно, было бы более вежливо, но куда менее приятно.

— И он очень мешал бы нам говорить по дороге о его