Читать книгу - "Музыка войны - Ирина Александровна Лазарева"

увезли мужа, показались столбы дыма. Сомнения не было: то техника возвращалась назад. Не живая, не мертвая, пьянея от волнения, Мария Демидовна шла как можно ближе к дороге, ватными ногами ступая по выжженной на яростном солнце каменистой земле. Пыль пронизала горло, драла нос, оседала в волосах, на ногах, руках, царапала глаза… Люди в военной форме выпрыгивали из машин, еще более изрешеченных пулями, чем прежде, до последней поездки. Где же были ее мужчины, где?

Наконец кто-то в гражданском подскочил к ней и обнял неловко. На мгновение Лопатиной показалось, что муж как будто извинялся перед ней.

– Где? Где наш сын?

Но Владимир Макарович молчал, и пыль, медленно оседая на землю, развеивалась, обнажая его виноватое лицо.

– Я ждал его возвращения из рейда… – Начал было Лопатин.

– Он погиб? Погиб?

– Да постой ты! Нет! Вернулся… с ним куча погибших… Привезли тела…

– Он жив? Жив? Да где же он? Ранен? Да не молчи же ты как проклятый?

– Он не ранен, успокойся, Маша, успокойся…

– Я тебя спрашиваю: где он?? Почему ты его не привез, раз он не ранен?!!

– Да выслушай! Я… не смог.

– Как это понимать? Что значит…

– Я показал ему все документы, объяснил, что ты здесь и ждешь его, чтобы вместе вернуться домой.

– А он?

– Он заладил: «Отец, как это я сейчас поеду с тобой и мамой домой, оставлю товарищей, я же не трус и не предатель.»

– Ах! – Взвизгнула Мария Демидовна. – Ах! Умираю! Сердце не выдюжит! Товарищи для него оказались важнее матери!

– Я пробовал так говорить ему, но он уперся, стоял на своем. Маша, милая, я понял вчера кое-что про него… Он уже не дитя. Это его выбор.

– Выбор! А о матери… о матери он подумал?!

– Ну что же, нам теперь до старости его на привязи держать…

– Но ведь он погибнет, ни за что ни про что…

– Мы этого знать не можем… Слушай, у них там такая обстановка. Один за всех и все за одного, настоящие советские бойцы. Не посрамят нас наши детки… Был бы дед жив, уж он был бы рад…

– Да мне это все равно…

– Может, и мне все равно… А все-таки не посрамят… И в этом что-то есть.

– Да что в этом может быть?! Глупость, ребячество, бред!

– Они такие… настоящие, понимаешь? Настоящие боевые товарищи. Они лучше нас. Хоть и совсем еще дети. За Родину стоят, за Родину погибают…

– За Родину! – С издевкой в голосе воскликнула Мария Демидовна. Все, что говорил муж, было для нее подобно пустому и надоедливому звуку. Казалось, не существовало слов, что слетели бы с его губ и не разъярили ее. Нервы ее были напряжены до предела, сердцебиение участилось, вены на лбу вздувались и так и грозили лопнуть. – Да я бы на твоем месте! Эх ты! За шкирку бы приволокла! Не слушаться матери вздумал! Щенок! А ты – бесхребетный, ни на что не годный человек…

Семен Владимирович засыпал в казарме, прокручивая вновь и вновь рассказ родителей в голове. Да, пребывание его на афганской земле затянулось – по его же собственной воле, но он не был наказан за свою стойкость и упертость, доказательство тому было – долгие годы жизни после той злосчастной войны. И даже наоборот, сбеги он тогда, уцепись за юбку матери, сколько всего важного и судьбоносного пропустил, сколького бы не увидел в заснеженных горах и раскаленных яростным солнцем каменистых песках Афганистана.

Знакомые, но все же отчасти позабытые картины вестибюлей консерватории, будто припорошенные в памяти снегом, произвели на меня странное впечатление. Даже вахтеры, администратор – и те были едва узнаваемы. Они выглядели старше, чопорнее, чем мое воображение представляло их. А ведь когда-то я видел их чуть ли не каждую неделю! Вихрь человеческой жизни и неумолимого времени, что творишь ты с нами, к чему все меняешь, преображаешь, и не всегда в лучшую сторону?

К чему терять что-то, что у тебя уже есть в руках, да к тому же и так хорошо? Для чего размениваться упоительным счастьем в надежде найти счастье еще более восхитительное, чем тебе даровано судьбой? Зачем стремиться остаться слабым собой, когда можно стремиться возвыситься вслед за избранницей жизни?

Раскаяние, очарование, сожаление, страхи, смятение – овладели мною, а затем и вовсе ворох мыслей смял все внутри, я был будто не собой, а героем какой-то картины, быть может, собственных давних мечтаний. Что я делал? Зачем явился в консерваторию, зачем купил билет на дневной концерт? Кто-то внутри словно дернул меня за сердце и возопил вчера: как ты можешь начать отношения с новой женщиной, с этой Яной, когда еще не испробовал последнюю попытку отыскать и увидеть Катю? Пришлось обмануть Яну, сказать, что я поехал к родителям, что матери понадобилась срочная помощь, к великому неудовольствию моей новой подруги.

Сначала я хотел позвонить Катерине, но разум подсказал, что это была скверная затея: если она замужем, то я буду выглядеть совершенным глупцом. Тем более глупо было ехать на съемную квартиру, где она жила – она могла уже много раз сменить место жительства. Работала ли она в консерватории, я тоже не знал – уже давно в афишах ее имя не упоминалось. Да, здесь я должен признаться читателю, что уже много месяцев пытался ухватиться за ее след, но всякий раз поиски мои оказывались тщетными.

К неприятному удивлению моему, пожилая администратор долго не могла вспомнить меня и взирала на меня совершенно отчужденным, лишенным всякого любопытства взглядом.

– Хорошо, меня вы не помните. – Говорил я, и голос против воли дрожал и даже звучал так, будто я заискивал перед администратором. – Но вы ведь помните Катерину Воропаеву, она была скрипачкой здесь очень долго?

– Допустим, Катерину помню.

Столь сухой ответ уничтожил меня. Даже упоминание имени Кати не всколыхнуло в памяти старушки ничего!

– Да ведь я был всегда с ней, ходил на все ее концерты. Припоминаете?

– Кажется, нет. Хотя, может быть, что-то знакомое в вас есть. А в чем ваш вопрос, собственно?

– Так ведь я хотел бы узнать, как найти Катю. Где она теперь работает?

– О, этого я не знаю. – Администратор даже повела плечами от раздражения. – Когда человек увольняется, он не отчитывается перед сотрудниками учреждения, куда он направится дальше.

По ее ответу я почувствовал, что несколько рассердил ее: должно быть, женщина сочла меня наглецом, просившим раскрыть столь личную информацию о сотрудниках консерватории. Стало быть, она могла знать, но не говорить мне!

Должно быть, вид у