Читать книгу - "Черная месса - Франц Верфель"

Наша память — настоящий заклинатель мертвых. Я говорю: настоящий; и, не зная этого, мы ежечасно занимаемся всеми видами магии, теургии и заклятия духов.

Обратимся теперь от микрокосма человека к макрокосму. Макрокосм, заключающий в себе все существующее, тоже обладает сознанием; нельзя, однако, допустить теологической ошибки. Сознание никоим образом не является атрибутом всеведения, которое признается тем Высшим, которое само возвело себя на трон. Я уже вам это объяснял. Универсум — вне этого Вечного и богов, что им побеждены. Мир — увядшая листва, упавшая с древа богов, когда один из них ради властолюбия своего создал смерть и осень. Но все это — между прочим!

Вы меня понимаете!

Существует космическое сознание, и в пределах этого сознания феномен воспоминания аналогичен человеческой памяти.

Вечно существующие в настоящем явления, дрожащие на крыльях эфира, подобны бесчисленным частицам ассоциаций в душе человека.

Но так же, как в человеческой душе фиксирующая и связующая сила сплетает эти ассоциации в осмысленное целое, есть и в макрокосме фиксирующий принцип, замещающий воспоминания. Этот феномен прошедшие инициацию посвященные называют «хроникой».

А чтобы читать в этой «хронике», в памяти мирового духа, необходимы несколько редких и неизбежных условий. Сегодня между нами обоими эти условия были выполнены, и вам, вам позволено читать в «хронике». Мало на свете людей, которые могли бы этим похвастаться.

Сам я лишен этого дара. Но я могу проникнуть в отчет избранника.

Я видел Илию. Мы сослужили друг другу хорошую службу.

Доктор Грау задул чадящий огарок. Теперь только дымящая керосинка горела на буфете. Стулья уже составлены были на столах.

Хозяин ждал в нетерпении.

Мы поднялись и вышли.

Сзади хозяин покачивал головой. Сутана жгла мне тело, как рубашка Несса[87].

Утром я как раз собирался купить светскую одежду.

Нет! Нет!

Утром я хотел вернуться в любимый родной мой дом, в монастырь, броситься к ногам приора и исповедаться во всем.

Увы!

Слова мотыльковым венком плясали вокруг моей головы.

Мы вышли на свежий воздух.

Ветер подталкивал меня.

Тотчас я вспомнил о своей любви к певице, возвышенность этого чувства восхищала меня как дальний благовест, который я скрывал в своей душе.

Грау снова шел рядом со мной подпрыгивающей походкой ощипанного стервятника. Его нос, казалось, еще вырос, лицо же опадало, как гладь морская при отливе.

Ясно было: я познакомился с магом и принял участие в еретическом действе и заклинаниях, которые церковь предает ужасной анафеме, — я, отверженный монах!

Было ли это испытанием, через которое требовалось пройти?

Все равно!

Я понимал лишь одно.

Имя Лейлы наполняло меня.

Гнетущий воздух подвала, где мы сидели, спал с моих плеч. Возможно, все это было лишь фантазией, вызванной вином?

Однако я понимал, что не должен больше встречаться с этим человеком, видеть это осунувшееся мальчишеское лицо. Все благие силы во мне восставали против этой опасности. И все-таки! Сильно притягивало меня это лицо. Можно сказать, оно меня возбуждало.

Да, страстное желание дружбы — чувство еще сильнее, чем я питал к юному брату Афанасию, — владело мною, когда я рассматривал эти беспорядочно соединенные черты лица.

Вдруг я услышал, как кто-то отчетливо и резко прошептал мне в ухо слово «Fuga!»[88]Фуга! — беги! Кто мне его крикнул? Мы как раз стояли на мосту, знакомом мне с той ночи, когда я в первый раз был в театре.

Доктор Грау шатался, как больной с перебитым позвоночником. Второй и третий раз коротко и остро вонзилось мне в ухо: «Fuga! Fuga!» Мы проходили мимо статуй святых, у ног их горел вечный огонь. Доктор Грау остановился в мерцающей тени, попытался шагнуть вперед, но безуспешно. Ему пришлось снова вытащить щепотку из своей табакерки, чтобы прийти в себя. Он глубоко вздохнул раза три с хрипами тяжелобольного, и затем сказал: «Извините». Не говоря ни слова, мы пошли дальше. Шипение предостерегающего голоса прекратилось.

Недалеко от моей гостиницы доктор Грау остановился и сказал:

— Прежде чем мы с вами расстанемся, я хочу точно описать то место, где мы встретимся завтра.

— Мы завтра уже не встретимся! — хотел я сказать, но не решился. Вот слабость натуры! Мне тяжело было сказать «нет», отказаться от чего-то, кого-то обидеть.

Грау, казалось, не замечал, что со мной происходит. Спокойно говорил он дальше:

— Вас, пожалуй, не стоит отговаривать пойти вечером в оперу. Господин Кирхмаус, будучи и меломаном, и глупцом-монотеистом, и комментатором этого бедняги Канта, рассказал мне о вашем любимом увлечении. Я со своей стороны немузыкален, или, лучше сказать, враг земной музыки, она обманывает нас своей размеренностью и возвышенностью, отвлекая от самых безотлагательных вопросов.

Немного погодя он добавил:

— Я отвергаю эту музыку! И прежде всего ненавижу вокальную музыку — дерзкое проявление людской заносчивости.

Эти слова сильно меня разозлили. Грау улыбнулся:

— Не обижайтесь на человека, который строго придерживается своих убеждений!

Впрочем, мои друзья и я ожидаем вас в десять часов в «Клубе Причастия».

Пойдите по Старому Мосту на ту сторону набережной, затем идите прямо вдоль нее, пока не достигнете пригорода Нойвельт. Там вы увидите маленький причал — узкие мостки с цепью по краям, — который ведет к острову. Идите по причалу, затем мимо сгоревшей мельницы и остановитесь в переулке, где вам бросится в глаза гостиница под названием «К мосту». Там вы спросите о клубе. Этого достаточно.

Странно! Пока доктор Грау говорил, я проделал в воображении весь путь, который он описал. Я видел причал, мельницу и наконец гостиницу.

Так тесно я был уже с ним связан.

Fuga! Fuga!

Я повторял в душе это слово. На какое-то мгновение я решился оставить завтра этот город, покинуть даже ее. Внезапно мне пришло на ум имя нашего приора. Я собрал все силы и сказал:

— Нет! Никогда вы меня больше не увидите! — Но доктор Грау уже протянул мне руку и исчез в переулке.

Я стоял там, без единой мысли в голове. Я глубоко дышал. Мышцы болели так, словно всю ночь я перетаскивал каменные плиты к какому-то строению за несколько миль отсюда.

Затем напряжение спало, но я был так разбит, что едва смог сделать несколько шагов к своему дому.