Читать книгу - "Вампиры - Б. Олшеври"

А затем она описала свои ощущения – как что-то начинает душить ее во сне, потом жужжат колеса, так громко, так ужасно, а затем наступает пустота – и внезапное пробуждение.

– Вам когда-нибудь давали хлороформ? Ну, скажем, у зубного врача?

– Нет, никогда; доктор Парравичини тоже меня об этом спрашивал.

– Недавно?

– Нет, давным-давно, еще в поезде.

– А доктор Парравичини прописывал вам какие-нибудь лекарства, когда вы начали чувствовать слабость и недомогание?

– Да, время от времени он давал мне укрепляющее, но я терпеть не могу лекарства и почти ничего не принимала. И потом – я ведь не больна, хотя и чувствую себя немного слабее, чем обычно. Когда я жила в Уолворте, то была до смешного крепкой и здоровой и каждый день подолгу ходила пешком. Мама постоянно посылала меня за чем-нибудь в Далвич или Норвуд – она думала, что мне вредно слишком засиживаться за швейной машинкой, – а иногда, впрочем очень-очень редко, и сама гуляла со мной. Обычно же, пока я наслаждалась моционом и свежим воздухом, она не покладая рук трудилась дома. И еще она очень внимательно следила за тем, что мы едим, – пища у нас всегда была хотя и простой, но обильной и полезной. Благодаря маминым заботам я и выросла такой здоровой и сильной.

– Бедняжка моя, сейчас ты не кажешься ни здоровой, ни сильной, – сказала Лотта.

– К сожалению, Италия не пошла мне впрок.

– Возможно, причина твоего недуга – не Италия, а то, что ты сидишь взаперти с леди Дакейн.

– Но я же не сижу взаперти! Леди Дакейн добра до нелепости, она позволяет мне весь день напролет гулять или сидеть на балконе, если я захочу. С тех пор как я служу у нее, я прочитала больше романов, чем за всю предыдущую жизнь!

– Значит, она совсем не похожа на других старых дам – они, как правило, сущие рабовладелицы, – сказал Стаффорд. – Удивительно, что она наняла компаньонку, если так мало нуждается в обществе.

– Ах, я всего лишь вхожу в ее свиту. Она необычайно богата, и жалованье, которое она мне платит, ее не обременяет. Что же касается доктора Парравичини, я знаю, что он хороший врач: он лечит укусы этих кошмарных москитов.

– Для этого сойдет простой нашатырный спирт, надо только помазать им сразу после укуса. Но в это время года москитов нет, они не могут вас тревожить.

– Нет, почему же, есть; как раз перед отъездом из Кап-Феррино меня укусили. – С этими словами Белла подняла просторный батистовый рукав и показала след от укуса, который Стаффорд пристально изучил, причем вид у него был удивленный и озадаченный.

– Это не москит, – сказал он.

– Нет, москит – или же в Кап-Феррино водятся гадюки!

– Это вообще не укус. Вы меня обманываете. Мисс Роллстон, вы позволили этому гнусному итальянскому шарлатану пускать вам кровь. Не забывайте, так погубили величайшего человека в современной Европе. С вашей стороны это была непростительная глупость.

– Мистер Стаффорд, мне ни разу в жизни не пускали кровь!

– Чушь! Позвольте мне взглянуть на другую руку. Там тоже остались следы укусов?

– Да; доктор Парравичини говорит, что у меня кожа плохо заживает и яд москитов действует на меня сильнее, чем на других.

Стаффорд осмотрел при ярком солнце все следы на обеих ее руках – старые и новые.

– Вас покусали очень сильно, мисс Роллстон, – сказал он, – и я уж проучу этого москита, если доберусь до него. А теперь скажите мне, дорогая моя девочка, скажите честно и откровенно, как сказали бы другу, который искренне тревожится о вашем здоровье и счастье, как сказали бы матери, если бы она была здесь и стала вас расспрашивать, – знаете ли вы об этих следах что-нибудь кроме того, что это укусы москитов, или хотя бы подозреваете что-нибудь?

– Нет конечно! Нет, честное слово! Я никогда не видела, как москит кусает меня. Но ведь этих маленьких негодников никто не замечает. Однако я слышала, как они гудят за занавесками, и помню, что эти ядовитые разбойники часто жужжали надо мной.

Ближе к вечеру, когда леди Дакейн выехала прогуляться со своим врачом, Белла с друзьями пили чай в саду.

– Мисс Роллстон, как долго вы собираетесь служить у леди Дакейн? – спросил Герберт Стаффорд после задумчивого молчания, перебив пустячную девичью болтовню.

– Пока она не перестанет платить мне двадцать пять фунтов за три месяца.

– Даже если вы почувствуете, что эта служба губит ваше здоровье?

– Здоровье у меня испортилось не из-за службы. Вы же видите, что делать мне нечего – разве что читать вслух по часу или около того разок-другой в неделю да иногда написать письмо какому-нибудь лондонскому торговцу. Ни у кого другого я не была бы в такой степени предоставлена самой себе. И никто другой не стал бы платить мне сто фунтов в год!

– Значит, вы намерены стоять до последнего, даже погибнуть на посту?

– Как две другие компаньонки?! Нет! Если только я почувствую, что серьезно больна – по-настоящему больна, – я не задумываясь прыгну в поезд и покачу обратно в Уолворт!

– А что случилось с двумя другими компаньонками?

– Они обе умерли. Леди Дакейн очень не повезло. Потому-то она меня и наняла – она выбрала меня, потому что я была крепкая и румяная. Наверное, ей неприятно, что я стала такая бледная и слабая. Кстати, когда я ей рассказала, какое замечательное укрепляющее вы мне прописали, она пожелала повидаться с вами и поговорить о собственном здоровье.

– Я тоже буду рад увидеться с леди Дакейн. Когда она это сказала?

– Позавчера.

– Вы могли бы спросить у нее, не примет ли она меня нынче вечером?

– С удовольствием! Любопытно, что вы о ней скажете. Посторонним она кажется довольно-таки страшной, однако доктор Парравичини говорит, что когда-то она славилась красотой.

Было уже почти десять вечера, когда мистера Стаффорда запиской призвали к леди Дакейн, чей посыльный явился, дабы проводить доктора в гостиную ее милости. Когда посетителя впустили, Белла читала вслух, и в ее нежном негромком голосе он уловил усталость, словно чтение требовало от нее усилий.

– Закройте книгу, – произнес сварливый старушечий голос. – Вы тянете слова, как мисс Бленди.

Стаффорд увидел маленькую сутулую фигурку, что согнулась над грудой оливковых поленьев, пылавших в камине, дряхлую, ссохшую фигурку в роскошном одеянии из черной и бордовой парчи, тощую шею, торчавшую из пены венецианских кружев, схваченных бриллиантами, которые вспыхнули, словно