Читать книгу - "Книга воспоминаний - Петер Надаш"

когда такой случай выпадет, не так ли? и как я думаю, не стоит ли, считая нашу с ним встречу необыкновенной, откупорить эту бутылку?

Приняв мое неопределенное молчание за ответ, он вышел за шампанским; старинные часы на стене в это время стали бить двенадцать, я, смирившись, тупо считал удары, «вот и полночь», мелькнула у меня в голове мысль, прямо скажем, не слишком оригинальная, но тем более характерная, свидетельствующая о том, что мышление мое к тому времени попросту отключилось, передав управление мною голому созерцанию и органам чувств; себя самого я тоже воспринимал как предмет, попавший сюда неизвестно как, и хотя ощущение это было знакомо мне, я никогда не переживал его так ярко и глубоко; я чувствовал исключительность места, где я нахожусь, и времени, отмеренного боем часов, чувствовал, что должно случиться нечто, чему я изо всех сил противлюсь, что изменит всю мою жизнь, но что бы сейчас ни случилось, я знаю, что в конечном счете я этого желаю; полночь, час привидений, лучшего времени не придумаешь! я внутренне потешался над собой! можно подумать, будто я в жизни не предавался никаким искушениям, ну это и правда смешно, ломаюсь, как девушка, которая не может решить, сохранить ей невинность или расстаться с ней; казалось, что эта комната была конечным пунктом на пути чего-то долго откладываемого и до сих пор до конца неясного, – но я продолжал по инерции делать вид, будто мне доставляет неслыханное наслаждение разыгрывать весь этот спектакль! как будто я и понятия не имел, что же такое особенное может произойти здесь, или, возможно, уже и произошло? но что?

Потрескивая, горели свечи, красиво и успокаивающе, а за окном лил дождь; после того как пробили часы, слышны были только мерные такты барочной музыки да плеск и барабанная дробь дождя, как будто неведомый режиссер специально поставил эту до смешного утрированную красивую сцену.

Между тем режиссер был, в этом я совершенно уверен, но то был не он и не я, а кто-то другой, или, по крайней мере, сцена поставилась сама собой, как любая случайная встреча, к которой никто сознательно и с заранее обдуманными намерениями не стремится, и только потом, оглядываясь назад, мы понимаем, что в дело все же вмешалась судьба; на первый взгляд все происходит банально, случайно, складывается из каких-то путаных мелочей, деталей, импульсов, которым не стоит придавать лишнего значения, чего мы, как правило, и не делаем, ведь то, что проглядывает в подобных случаях сквозь путаницу событий, проглядывает неким знаком или предостережением, это, как правило, не что иное, как частица совсем другой истории, не имеющей к нам отношения; предмет немного забавных сердечных страданий Теи, подумал я тогда о нем, ибо как раз о нем в тот скучный осенний вечер, в гнетущей тишине репетиционного зала Тея говорила с фрау Кюнерт, называя его при этом «мальчиком», явно насмешливо и достаточно необычно, чтобы пробудить мое любопытство; но меня в тот момент волновал не он сам, мне было интересно наблюдать за душевным процессом, за тем, как она постепенно переносила основательно возбужденные в ходе репетируемой сцены чувства на сторонний объект, который почему-то называла «мальчиком»; в одной из предыдущих глав я уже говорил о том, что Тея, как все выдающиеся актеры, среди прочего обладала способностью все происходящие в ней процессы делать видимыми и яркими, порою сливая их со своей личной жизнью, и именно потому, что демонстрируемые на сцене чувства питались так называемым опытом личной жизни, невозможно было понять, когда она говорит серьезно, а когда лишь играет, играет чем-то, что в действительности для нее дело далеко не шуточное; скажем так, в отличие от обычных здравомыслящих смертных серьезные вещи она обращала в игру, чтобы быть в постоянной готовности всерьез отнестись к тому, что всего лишь игра! и это явление интересовало меня куда больше, чем казавшийся совершенно не важным вопрос, а что же это за личность, насмешливо именуемая «мальчиком», человек, которого она презирает, а возможно, и ненавидит настолько, что даже не называет по имени, которому она не осмеливается позвонить, потому что он по каким-то неведомым мне причинам попросил ее больше никогда не звонить ему, и чьей близости в этот момент, когда распаленное на сцене эротическое желание стало вдруг беспредметным, она все-таки жаждет настолько, что готова пойти на любые возможные унижения; человек, в чьей комнате я окажусь ночью того же дня – в каком-то смысле вместо нее.

Несмотря на дурные предвестия, коих было немало, я все же решил поддаться ее уговорам и провести вечер вместе с ними, «ну действительно! почему вы такой несносный? почему бы вам не пойти? почему заставляете вас упрашивать, когда я этого так хочу! ах, эти мальчишки, они меня просто с ума сведут! у вас будет возможность с ним познакомиться, он весьма замечательный экземпляр, но вам не придется меня ревновать, потому что вы более замечательный! Зиглинда, будь так любезна, попроси и ты, пусть он составит нам компанию! ну я умоляю вас, я! неужели вам этого недостаточно?» – задыхаясь, нашептывала она, играя на этот раз неумелую юную соблазнительницу, и прильнув ко мне своим хрупким телом, вцепилась мне в локоть; устоять под этим игривым напором было довольно трудно, но отправился я вместе с ними вовсе не потому, что меня подстегивало любопытство, не говоря уж о ревности! и не потому, что меня заинтриговали их, по-видимому, довольно превратные отношения, а скорее всего потому, что с того момента, когда Тея, которой наконец удалось оторвать свой исполненный ужаса и любовной страсти взгляд от обнаженного торса Хюбхена, и она, повернувшись к нам, встретилась с моим взглядом, тоже жадно распахнутым от внимания и от зрительского, не побоюсь сказать, сладострастия, словом, с того момента я тоже всем своим существом был вовлечен в тот процесс, который разыгрывался в душе актрисы где-то на зыбкой грани между профессиональной и личной искренностью, и было еще неизвестно, не получит ли эта сцена, которую на самом пике с бесцеремонной грубостью прервал режиссер, продолжение между нами двоими, ибо в том, что остановить ее невозможно, не было никаких сомнений.

Тем не менее игра, которую мы с ней вели, была совершенно трезвая, и ни один ошибочный или неконтролируемый взгляд не мог бы эту игру сбить с намеченного в ясном уме пути – подобное могло разве что добавить ей остроты, лишним поворотом, новым сплетением чувств сделать более смелым и жарким то, что, в сущности, было