Читать книгу - "Горизонт событий - Ирина Николаевна Полянская"

картины, в которую погрузил ее художник, и скажет: «Я — это эзотерический Гюстав» (Надиным почерком на полях: «Ума у нее для того, чтобы сделать такой вывод, не хватит»), потому что Флобер не кто иной, как Эмма, а не Октав, не Джальо, не Карлос, — только Эмма, увидевшая сон о Гюставе.

Но! Механизм тождества, запущенный Эммой или Гюставом полтора века назад, как физическое тело, сбросившее с себя оковы гравитации, сообщает словам так называемую скорость убегания. Продекламированное вслух от начала до конца сочинение убегает в сегодняшнюю или завтрашнюю — вечную — реальность, становится неотъемлемой частью вещности мира, приобретает свою сферу влияния. Мы не можем видеть Чжуанцзы, но можем видеть бабочку. Человек по имени Флобер умер, и он все больше становится Эммой, как умершие писатели превращаются в своих вдов из-за фанаберии последних, посмертно устанавливающих за своими великими мужьями, как за безумцами, неусыпную опеку. Но и вдова наконец умирает, уступая права на мужа литературе (почерком Нади: «Которая достойно продолжает сиротское вдовье дело!»), а Эмма, вынашивающая в себе маленького Флобера, как мать, распростершая крылья, сумеет постоять и за себя, и за птенцов... На том месте, где был вчера Флобер, — пустота, но вещество романа продолжает сгущаться до сингулярной точки, которая вбирает в себя все окружающее и через пространственно-временную горловину (астрономический термин) выбрасывает далеко за горизонтом событий энергию поглощенного вещества. Согласно предположению Эйнштейна, в конце концов Эмма может оказаться в какой-то невероятно отдаленной от нас точке Вселенной. Взглянув на часики, она увидит, что и секунды не прошло, как Флобер отложил перо. Однако если сравнить эту Эммину секунду с земным временем, выяснится, что, пока она подносила к глазам браслет с часами, по земным меркам ее забросило на миллион лет в будущее (или в прошлое), в котором, если она пожелает восстановить тождество между собою и своим создателем, ей придется засесть за роман «Гюстав Флобер»...

10

МАРШРУТ КЛЕО. Время не пощадило, как сказано в путеводителе по Вавельскому замку, знаменитых резных голов из липового дерева в «Зале под головами». После раздела Польши в восемнадцатом веке след большинства из 194-х скульптур теряется — след голов, изображавших членов королевских династий, знатных вельмож, поэтов, ученых и воинов. Канув в Лету, большинство голов подчинилось общему круговороту вещества в природе, растворившись в воздухе и воде, пройдя сквозь жернова земли и жабры рыб, стекло льда и зеркало затона, уйдя в подземные и подводные реки, водопроводы и трубы фонтанов, в дыхание растений, в раствор кислорода в азоте, наконец возникнув, как видение, в небе, подчинившись процессам облачного образования, сменив истлевшую липу на водяную пыль. И каждая голова какое-то время еще сохраняла свое величавое белоснежное очертание, пока ветер не унес их все к краю неба и земля не втянула их в свои воронки, и головы опять двинулись в тот же путь на волне Мирового океана, обогащенные ураном, калием, литием, подхваченные Гольфстримом, снова и снова повисая над нашими головами, принимая форму облака, пересыпающегося внутри самого себя, вокруг которого кружат птицы и самолеты с объективами в иллюминаторах, как женихи вокруг Пенелопы, которая не могла понять, на какую голову следует ставить, и ставила на ту, которую операторы снимали крупным планом. Объективы дышали в затылок голов, выстроившихся к горным массивам и хребтам, как очередь к трибуне. Благодаря перекрестному опылению хлеба, которого еще хватало на всех, родилась новая революция, заработавшая вдруг в режиме Гольфстрима, и доселе невиданного зрелища — не просто говорящих, но очень хорошо говорящих голов — тоже стало вдруг хватать на всех, хлеб пришел в равновесие со зрелищем, поскольку техника операторов обрела большую подвижность, и, чтобы удержать возникшее положение в равновесии (хлеб явно клонился к закату), липовые головы сформировали идею хорошего липового конца...

Это была золотая жила, запасы которой совсем недавно казались исчерпанными, ибо в стерильных условиях идейной догмы концы не сходились с концами, особенно счастливые, их постоянно приходилось подбивать, как квартальный баланс. Наконец-то осуществился огромный слив надоевшей всем реальности в антимиры, о которых писал поэт, потому что от антиматерии, из которой шилась литература хорошего конца, исходила неясная угроза, как от кладбища радиоактивных отходов. Но вскоре скорость убегания жизни приняла такой масштабный характер, что недрам земли пришлось пошевеливаться в режиме Гольфстрима, включая в кругооборот и переваривая тела прежде времени скончавшихся, утонувших, сгоревших, на мразе замерзших, убиенных в междоусобной брани, обращая их в полезные ископаемые. Сказка вышла из бывших нефтяных скважин, опустевших штолен, выбранных приисков, показавших дно залежей бокситов, никелевых и цинковых рудников, алмазных копей, апатитовых месторождений. Счастливый конец пытался удерживать время, как замкнутая ловушка сгусток антиматерии, которая, если б нашли возможность продлить ее существование вне лаборатории, могла бы унести читателя в антимиры со скоростью конца света, откуда бы он вернулся помолодевшим и посрамил время. Экономика ушла в тень, многие люди сделались богатыми, финансисты стали вкладывать деньги в счастливый конец, пока они окончательно не превратились в антиматерию. Хороший конец: сверху на героя нацелены крылатые ракеты, снизу тянет холодком радиоактивных отходов, но он все равно остается жив с крупным валютным счетом в несгораемом банке, черном ящике, который один и уцелеет в пламени апокалипсиса.

В первые месяцы их семейной жизни, протекавшие в тесной квартире свекрови, Ася по наивности иногда попадалась в вихрь поисков, который Марина Матвеевна устраивала вокруг пропавшей квитанции, рецепта или рекламного приглашения на презентацию, и со своим беременным животом ползала по захламленным закоулкам, послушно копалась в стопках газет и книг, загромождавших столы, подоконники, телевизор, неработающую стиральную машину, выискивая ничтожную бумажонку, боясь лишь одного — выпасть из ритма спектакля, поставленного Мариной Матвеевной, и вызвать ее неудовольствие. Марина Матвеевна не верила ничьим прямым речам и доверяла лишь тому, что было получено окольным путем, с помощью перекрестного опроса и использования третьих лиц, подслушивания, нехитрого шантажа, она умела наносить удары из-за неплотно прикрытой двери своей комнаты, но Ася, заметив, что слезы ее освежают свекровь, как очищающая гроза, со временем научилась не сосредоточиваться на боли, а развивать в себе наблюдательность, анализировать поведение и переливы неустойчивого, как мартовское солнце, настроения свекрови, изучала приемы, осваивала стратегию боя и вскоре уже предпочитала пережидать очередные угрожающие события на кухне, сделав погромче звук в радиоточке, или в ванной комнате, открутив до отказа кран, всем своим вялым видом и поведением давая понять, что отстраняется от участия в поисках запропастившейся куда-то мелочи.

Ася понимала, что телефонные разговоры с