Читать книгу - "Ангел Западного окна - Густав Майринк"

Вспыхнул один факел, другой, третий… Вот их уже не меньше дюжины… В трепещущем пламени становится видна уходящая вдаль штольня, похожая на те, какие прокладывают для добычи горных руд. Через правильные интервалы из темноты выплывают массивные балки, подпирающие вырубленные в скальной породе своды. Время от времени доносятся глухие раскаты. Но это как будто выше… Долго, очень долго идём мы так, задыхаясь от невыносимой вони гниения. Бесчисленные крысы шмыгают у нас из-под ног. Мириады мерзких насекомых, напуганные светом, прячутся в трещины и оползни стен, летучие мыши проносятся у нас над головами, обжигая перепончатые крылья о пламя коптящих факелов.

Наконец подземная галерея заметно пошла вверх. Вдали мелькнуло что-то голубое. Факелы потухли, и в наступившей темноте я смутно различаю, как мой грозный эскорт закрепляет их в железные кольца, врезанные в стены. И снова скрипящее дерево под ногами. Все круче в гору, перемежаясь ступенями, уходит шахта. Одному Богу известно, где мы вынырнем на поверхность. Но вот и дневной свет… Остановка! Мы на дне колодца. Двое провожатых с трудом поднимают металлический люк. По одному мы протискиваемся в него и, согнувшись, вылезаем из… очага в какую-то убогую кухоньку… Крошечное, словно для карликов, помещение, низенькая дверь, через которую мы проникаем в такую же карликовую прихожую, и сразу за ней — другая тесная комнатушка; в неё я вхожу уже один: эскорт бесшумно исчезает за моей спиной…

В огромном высоком кресле, занимающем чуть не половину комнаты, сидит… император Рудольф, как всегда в чёрном.

Рядом с ним заросшее левкоями окно, сквозь которое проникает тёплый золотой отсвет мягкого послеполуденного солнца. Ничего не скажешь, уютное гнёздышко. С первого же мгновения возникает ощущение покоя, умиротворения, расслабленности… После сумрачной жуткой штольни под руслом Мольдау, где каждый шаг может оказаться последним, я, оглядевшись в этой приветливой светелке, в которой только щегла в клетке не хватает, едва сдерживаю нервный смех.

Император молча кивает и небрежным движением худой руки обрывает поток моих почтительных приветствий. Указывает на стоящее рядом кресло. Я повинуюсь… Повисает тишина, нарушаемая лишь вкрадчивым шелестом листвы. Взгляд, мимолетно брошенный мною из окна, окончательно запутал меня: какое-то совершенно неизвестное мне место Праги. Где я? Крутые стены скал вздымаются над кронами вековых деревьев, едва достигающих высоты окна. Итак, мы в доме, расположенном на дне какой-то узкой расщелины или горного провала… «Олений ров!» — подсказывает внутренний голос.

Император медленно выпрямляется в кресле.

— Магистр Ди, говорят, ваша золотая нива дала столь обильный урожай, что теперь вы засеваете золотом пражские мостовые. Думаю, нам есть о чём потолковать, если только вы со своим компаньоном не отъявленные мошенники…

Я не проронил ни слова, давая понять, что оскорбления из уст, от которых не вправе потребовать удовлетворения, для меня пустой звук. Император понял и досадливо мотнул головой.

— Итак, вы преуспели в королевском искусстве. Отлично. Таких людей я давно ищу. Так о чем вы хоте ли просить меня?

Я по-прежнему хранил молчание, невозмутимо глядя на императора.

— Экий вы, право… Ладно, зачем вы явились ко мне в Прагу?

Ответ мой был таков:

— Вашему Величеству хорошо известно, что я — Джон Ди, баронет Глэдхилл, и у меня, в отличие от ярмарочных зазывал и суфлёров, нет тщеславных амбиций позолотить свое жалкое нищенское существование алхимическим золотом. От августейшего адепта я хотел услышать указания и мудрые советы. Что же касается философского камня, то он нам нужен для того, чтобы трансмутировать тленную плоть.

Рудольф склонил голову набок. Сейчас он и в самом деле походил на старого беркута, который, нахохлившись, с непередаваемой, внушающей почтение скорбной обреченностью меланхолично смотрит в недосягаемое небо сквозь прутья решетки… «Плененный орёл»— сравнение напрашивается само собой.

Наконец император бросает:

— Ересь, сэр! Единственная святыня, коей надлежит пресуществлять нас, христиан, находится в руках наместника Сына Божьего на земле, и имя ей: Святые Дары.

Слова эти прозвучали как-то двусмысленно: угрожающе и в то же время как скрытая насмешка.

— Истинный Камень, Ваше Величество, по крайней мере я так осмеливаюсь предполагать, равно как и облатка после освящения, — материя не от мира сего…

— Это все теология! — устало отмахивается император.

— Это алхимия!

— В таком случае Камень должен являться магическим injectum[48], который трансформирует состав нашей крови, — задумчиво шепчет Рудольф.

— А почему бы и нет, Ваше Величества? Ведь и aurum potabile[49]употребляется как напиток, коим мы очищаем нашу кровь!

— Не будьте идиотом, сэр, — грубо обрывает меня император, — смотрите, как бы в один прекрасный день этот столь вожделенный Камень не оказался слишком тяжёлым для вашего тела и не утянул вас на дно!

Странно, почему при этих словах в моих ушах внезапно отозвалось предостережение рабби Лёва о летящей мимо цели молитве?.. После продолжительной паузы я ответил:

— Кто недостойно ест и пьет, тот ест и пьет суд свой![50]Так, кажется, говорил Господь.

Император Рудольф резко повел головой. Я почти слышу, как щелкнул орлиный клюв.

— Помните мой добрый совет, сэр: не есть и не пить ничего того, что до вас не попробовал кто-то другой. Мир сей полон коварства и яда. Откуда я знаю, что мне подносит каналья священник в потире? Разве не может Плоть Господня желать… моего вознесения? Было ведь и такое… Ничто не ново под луной!.. Зелёный Ангел и. Чёрный Пастух — всё это помёт одного кубла. Будьте осторожны, сэр!..

Мне становится не по себе. В памяти оживает то, что шептали мне уже на пути в Прагу и что я мог почерпнуть из намёков, крайне осторожных намёков доктора Гаека: сознание императора не всегда безупречно… он, возможно, безумен…

Ловлю на себе косой, настороженный взгляд.

— Вот вам мой совет, сэр: если вы собирались превращаться, не откладывайте — превращайтесь скорее. Святая инквизиция очень настойчиво интересуется вашим… пресуществлением. А вам, думаю, вряд ли придется по вкусу её заботливый интерес! Дай Бог, если мне удалось предостеречь вас от ненавязчивого внимания сей благотворительной институции… Да будет вам известно: я одинокий больной старик, мне и сказать-то уже почти нечего…

Орёл, похоже, засыпает… Тяжкий вздох невольно вырывается из моей груди: император Рудольф, могущественнейший человек на этой земле, монарх, пред которым дрожат короли и прелаты, называет себя бессильным стариком?! Это что — лицедейство, коварная ловушка?