Читать книгу - "К причалу - Александра Марковна Тверитинова"

Крадучись, прижавшись к стене, перебегаем от барака к бараку, ежеминутно рискуя попасть в смертоносную струю прожектора и быть пристреленными на месте, пробираемся к еврейскому сектору и перебрасываем через колючую проволоку пакеты, которые мы получаем от их близких на французский сектор. По списку, по очереди мы уступаем этим людям свое имя и отдаем им право на передачу.

*

Иду в наряд с Мари-Луиз.

Чистим от налипшей грязи настил вдоль барака и двор. Потом набиваем трухой мешки.

Готовят новые бараки.

Сатанеют...

После Сталинграда.

*

В сопровождении солдата Вилли пришел Морисон, староста всего французского сектора, и с ним двое парней. Принесли нам белье заключенных. Стирать и чинить.

Выбрав удобную минуту, Морисон шепнул Сюзи: «Радио-Москва... доблестный вермахт еле ноги уносит...

Морисон — журналист. Член ФКП. В лагере возглавляет подпольную организацию коммунистов.

Морисон и ребята, принесшие белье, и все заключенные мужской половины — заложники.

Каждую минуту любого могут увести и расстрелять.

Просто увести и расстрелять.

Они знают это.

Они балагурят, острят, смеются.

Непостижимо.

*

Из «Сантэ» привезли двадцать женщин.

Художница Клоди...

Маркиза де Лоттвиль...

Консьержка с Менильмонтан...

Монахиня...

Маркизе де Лоттвиль семьдесят лет. Она финансировала отряды маки и возглавляла организацию, снабжавшую бойцов «Сражающейся Франции» фальшивыми документами: «Мои семьдесят лет мне не помеха...»

*

Привели трех старушек.

Еще старушки...

Заложницы.

*

Готовят новые бараки. Целыми днями набиваем мешки трухой. Ребята перетаскивают к нам из мужского сектора столы, скамейки, кружки, миски. Нары. На некоторых вырезано перочинным ножом: «Да здравствует СССР!», «Да здравствует Красная Армия!»

*

Еще партия из Бордо. И еще...

Из Орлеана... Реймса... Шалона...

Сталинград дает новый размах французскому Сопротивлению.

«Ни одного дня без удара по нацистам!..» — призывает ФКП.

*

Из «Сантэ» — пятнадцать человек. Из тюрьмы «Фрэн» двадцать пять. Всех — в мужской сектор.

Среди них — священник. Старик едва держался на ногах, путался в длинной сутане.

*

Прорвана блокада Ленинграда... Северный Кавказ... Воронеж...

*

Застопорена очередная отправка в Германию!

Взорван железнодорожный путь.

Вольные стрелки и партизаны, действуйте, друзья!..

В Мон Валериен расстреляли девяносто патриотов. Семьдесят коммунистов.

Мотор запущен...

Всё менее уютно становится им «sous les tois de Paris» — «под крышами Парижа».

*

12 часов. Двое парней, дежурных по кухне, в сопровождении Вилли, солдата внутренней охраны нашего барака, подкатили, как обычно, к нашему настилу тележку с дымящимся котлом и суточным рационом хлеба. Хлеб — немецкий, из Германии. Небольшие буханки с вдавленной посередине датой выпечки — первая половина тридцатых годов. Если такой буханкой стукнуть об пол, то звук — как булыжник о булыжник.

С трудом мы разбиваем буханку, делим на шестерых.

Пока Андре отсчитывает черпаки серо-липкой жижи для каждой пары дежурных, выстроившихся по настилу в длинную очередь, Роже за спиной Вилли успевает передать Мари-Луиз очередной номер нашей подпольной газеты.

Сегодня ее первая страница в траурной рамке. Из тюрьмы «Фрэн» увели и расстреляли еще тридцать патриотов. В правом углу под заголовком древнегалльской вязью:

Gloire a la France eternelle.

Gloire a ceux qui sont morts pour elle!..

(Слава вечной Франции.

Слава отдавшим жизнь за нее!..)

*

Привели старушку. Старушке семьдесят восемь лет. Она заложница.

Пуще всего боится возвращения ей свободы... Освободят — значит внука расстреляли.

*

С утра до ночи набиваем мешки трухой. Можно подумать, что всю Францию они собираются переместить за проволоку.

*

Спозаранку в наряд — мыть принесенные накануне нары.

Нас четверо.

Вышли из полутемного барака и обомлели. От свежего воздуха чуть закружилась голова.

В светлом небе еще висела полная луна. В воздухе — ни шороха. Мы стояли посредине двора и слушали едва уловимые звуки летевших высоко над лагерем галок и молча всматривались в лиловые верхушки далекого леса, в светлые купола Сакре-Кёр и верхушки Нотр-Дам. И когда потом вдруг брызнул свет и торжественно выплыл из-за тучи край солнца — и верхушки леса, и Нотр-Дам, и Сакре-Кёр, и даль, — всё заиграло в радостном свете, я почувствовала новое, неиспытанное чувство радости жизни, и мне почему-то вспомнился Багрицкий: «Смирно! Солнце восходит!..»

Если только постараться забыть про колючую проволоку. Если забыть про колючую проволоку...

*

Чистили двор, мыли вновь принесенные нары.

День как все остальные дни.

*

Ночь.

Читаю Мари-Луиз стихи Есенина. На память.

Рассказываю Аксакова, Чехова, Бунина и сама слышу их, живу рядом с ними.

Нет, человеку никак нельзя жить без родины, как человеку без сердца.

*

Маркиза де Лоттвиль принесла записанную ею для меня клятву. Клятву эту дают при вступлении в маки убежавшие из гитлеровского плена красноармейцы — советские макизары:

«Выполняя свой долг перед Советской Родиной, я обязуюсь честно и верно служить интересам французского народа, на земле которого защищаю интересы своей Родины. Всеми силами буду поддерживать моих братьев французов в борьбе против нашего общего врага — немецких оккупантов».

Каждое слово повторяю. Как молитву...

*

Мари-Луиз мечется в беспокойном сне. С матерью прервана связь. Схватили?!

*

Нары маркизы де Лоттвиль наискосок от моих. Готовясь ко сну, она облачается в роскошную пижаму и накрывает набитый трухой мешок пеньюаром из тяжелого шелка. Я жадно вдыхаю давно забытый аромат духов «Герлен».

*

В наряд с мадам де Лоттвиль за пределы лагеря. Нас сопровождает солдат с автоматом.

Выгружаем солому для тюфяков. Маркиза работает добросовестно.

Черное платье красиво облегает ее неподдающуюся возрасту фигуру.

В лагерь возвращаемся измученные.

Обернулась — и мне:

— Кончится война, отправлюсь к «Антуану» и к «Элизабет Гарден» — приведу в порядок волосы... лицо, тело... прежде чем домой явиться...

*

Доклад о правах советских граждан.

Рассказала всё, что помнила из докладов Вадима, и всё, чему учил меня Вадим.

С меня спрос...

*

Привели двух парижских ажанов. В форме. Взяты на посту.

*

Из Реймса — двадцать пять человек. Много искалеченных.

*

Собрали всё, что только у