Читать книгу - "Посох вечного странника - Михаил Константинович Попов"

спрос к власти у подводника Малыгина. Архип Малыгин – гидроакустик АПЛ «Курск». Лодка на дне, она недвижима и безмолвна. В живых, похоже, только он. По шее что-то ползёт. Божья коровка? На морском-то дне? Нет, это не коровка, это кровь. Она точится из ушей. Это неправильно. Уши должны не источать, а впитывать. Кто это сказал? Да батя! Кто же ещё?! Ещё в детстве, когда лечил от кори. Батя – поэт, хотя и инженер. Уши должны впитывать звуки Мироздания – детский вздох, побудку сверчка, шелест крылец стрекозы… Стрекоза саморезом ввинчивается в пространство, а на том саморезе висит пейзаж Божьего мира. То, что батя изрекал, помнится, значит, мозг не угас. Жив и слух, даром что из ушей точится кровь. О чём шипит в отдалении радио? Аккумуляторы сели, а оно шипит. Это не радио. Это он своим уникальным слухом напрямую улавливает радиоволны. Доносятся слова – вопросы и ответы. Пресс-конференция. Где-то там наверху, не иначе в преисподней, обсуждают причины гибели подлодки. Новый вопрос и следом ответ: «Она утонула». Какой бесстрастный голос! «Она утонула»… Да знаешь ли ты, как она утонула?! Душа не выдерживает. Он-то, гидроакустик, спец первого класса, знает… И разгневанная душа, замурованная в умирающем железе, вырывается наружу, дабы в урочный час – вот он и настал! – спросить о цене предательства…

И вот – Красная площадь. Рекогносцировка завершена. Слева Спасская башня. Справа Лобное место. Против – Исторический музей, куда власть не захаживает. А памятник кому? Обогнули постамент. Обернулись. Надо же! Минин и Пожарский. Козьма Минич и Дмитрий Михайлович. Их… бородачи – командиры! Деды!

Десница Минина вскинута в порыве. Туда – показывает он на Кремль. Пора брать дело Отечества в свои руки, стучит сердце Патриота и Гражданина. Здесь, в центре, образовалась чёрная дыра. Её надо заполнить сердечной энергией. Этот сердечник – магнит невиданной мощи – взвихрит земное пространство, распахнувшееся от океана до океана, и центростремительная сила втянет в русское житие всех скитальцев родной земли, и вольных, и невольных. Встряхнёт умных байбаков и иванов, не помнящих родства, напомнив притчу о блудном сыне и заветы отчины и дедины, дабы сердца их обратились к высшему предназначению русского человека – служению Отечеству, угодному Всевышнему. И тогда Россия – светлая, дарованная Господом Родина, вновь воспрянет, укрыв сенью своих простёртых на полмира крыл всех своих возлюбленных чад. Вперёд, сыны!

Звучит валторна. Над площадью взлетает встречный марш. А из тонкого мира в мир видимый доносится клич:

– А ты чего стоишь? Особого приглашения ждёшь?! Али не видишь, что Родина-мать на краю гибели?!

На росстанях

И приидет день

Повесть-притча

С небесной высоты они выглядели двумя каплями туши, случайно оброненными художником на белую пустыню листа.

При ближайшем рассмотрении они напоминали выворотни чернозёма, вздыбленные неведомым плугом посреди заметённой степи.

И только уже вблизи становилось ясно, что это живые существа – человек в чёрной хламиде с посохом в руке и чёрный пёс, бредущий за ним по бескрайней заснеженной целине.

Вдруг поднялся ветер. Вьюга закружилась, мигом окутав их непроницаемой пеленой, как пчёлы заворачивают в кокон прополиса чужеродную живность – улитку или мышь-полёвку, дабы своим неизбежным тлением они не заразили улей и не заморили рой.

Что же не глянулось художнику в изначальной картине и почему он столь внезапно очистил белый лист от чёрных пятен? Кто знает… Но чтобы не вдаваться в объяснения, он прекратил ветер, укротив внезапный буран, и вновь открыл снежную степь – извольте, глядите: вот вам скиталец в хламиде, вот чёрный пёс, вот окружающее их пространство.

Вдалеке виднелась череда телеграфных столбов, прочерченная прямым грифелем. Прямая – самый краткий путь. Это аксиома. Но странник не повернул к этой линии, чтобы следовать столбовой дорогой. Прямая практична, когда есть цель. Но если эта цель эфемерна, как линия горизонта?! Демонстративно поведя левым плечом, скиталец отвернулся, однако боковым зрением продолжал видеть ту остолбеневшую череду. Что она ему напоминала? Аппиеву дорогу, вдоль которой стояло шесть тысяч распятий.

И опять взметнулась позёмка, взвихрив ближнее пространство. На сей раз, однако, она не закатала странника и собаку в белый кокон, а подогнала к скирде соломы. Скирда была завалена сугробом, но с одного боку оказалась открыта, чернея свежей норой. По всему видать, здесь недавно хоронился волк. Не оттого ли пёс ощерил зубы и зарычал.

Неожиданный звук удивил бродягу. Что это? Он осмотрелся вокруг себя. Пёс. Чёрный. С обвисшими ушами и облезлым хвостом. Странно. Доселе он не замечал собаки, бредущей по пятам, потому что никогда не оглядывался.

Зачем она здесь, эта приблудная тварь? Она хочет загрызть его и напиться его крови? Именно такие собаки всю жизнь и преследовали его. Они грызлись меж собой, но если среди них оказывался чужак, который норовил отобрать кость или требуху, они набрасывались на него всею сворой. На его руках, на плечах, на шее – следы их когтей и клыков. Иных собак он не знал, потому замахнулся на пса палкой. Пёс остался недвижим.

Бродяге припомнилась последняя деревня, которую он миновал. Оттуда, что ли, эта псина?

Он окинул равнодушным взглядом дали, простёршиеся до горизонта. Ни куста, ни дерева, ни крыши. Что занесло его в эту необоримую глухомань – он не ведал, да и не пытался понять. Только чуял, что к югу, к теплу путь ему заказан, словно ту сторону закрывала невидимая стена, а луч небесного циркуля очертил будний круг, за пределы которого ему нет хода.

В той, оставшейся позади деревне, он обретался дня три. Ни хлеба, ни тепла там в помине не было – окна выбиты, сусеки выметены. Как и во многих деревнях этой скудной студёной земли. Дух жизни давно выветрился отсюда. Ценностью для него тут могло быть только тряпьё. Вот он и обходил дома в поисках какого-никакого остатка.

Соорудить хламиду – дело плёвое. Растянул тряпицу, если длинная, прорезал дыру для головы посерёдке – и на себя. И покрывала постельные, и накидки, и даже задрипанные половики – всё в дело идёт. Если шмотина коротка, ту же дыру с краю и на себя – спину прикрыть, а другой тряпицей – грудь и плечи. Вот и катишься, как капустный кочан, сам – кочерыжка, а округ тебя листья. А на голову – засаленный треух, коли в каком-нибудь чулане найдётся. А нет – можно приспособить кусок меховой рвани или простёганной ваты. Свернул из рогожки в кулёк, стачал