Читать книгу - "Волчок - Михаил Нисенбаум"

серой статуи, мимо целующихся детей, мимо музыкантов, Грибоедова и вижу, как к остановке подходит пустой трамвай. Окна в нем открыты, пассажиров на остановке нет, и я захожу внутрь, сажусь на лучшее место и дышу глубоко-глубоко, пытаясь не отдышаться, а надышаться.4

Варвара позвонила под вечер, она смеялась уже здороваясь. Я спрашивал, как дела, голосом тяжелораненой коровы. Решительно непонятно было, как говорят в подобных обстоятельствах. Как тебе Майорка? Как твой новый любовник?

– Как себя чувствует Герберт? – мычал я.

– Герберт образчик вкуса и прелести. – («Господи, как, оказывается, ты соскучился по этим странным фразам!») – Вот, хотела тебе сказать, что мы больше не парень и девчонка.

Она опять засмеялась, потому что фраза вышла такой забавной: а кто же мы теперь – два парня, что ли? Я знал, что мы не пара, знал давным-давно. Я говорил ей это десятки раз. Но теперь, услышав эту вполне очевидную истину, почувствовал такую острую боль, словно Варвара была моим последним шансом на счастье, на жизнь, на меня самого.

– Ну, что молчишь, красавчик? – спросила она весело.

– У меня два билета на Темирканова, – неожиданно сказал я. – Хочешь пойти со мной?

Она опять засмеялась так, что закашлялась, чертыхнулась, а потом сказала: конечно, с превеликим удовольствием.

Комната, в которой я стоял, смотрела на меня как на чужого, и я видел, что мне здесь не место. А где мне место? «Зачем ты позвал ее? Неужели так хочешь видеть? Ее саму или приметы ее предательства? Может, ищешь повод высказать ей в лицо все свои обиды? Нет, ты не из таких, кто высказывает обиды напоследок. Хотя лучше бы был из таких, ей-богу».

В мае сумерки такие прозрачные, словно за ними прячется другой свет – то ли завтрашнего утра, то ли плохо спрятанной космической машинерии. Я хотел дышать, но дыхание давалось с трудом. Скоро лягу, усну, а завтра начнется другая жизнь, другая вера, и я смогу смотреть на листья и цветы, не вспоминая Варвару Ярутич, ее родителей, ее кота и Сад в Вяхирях. Чудный японско-русский незабываемый Сад.

5

Звонок от Крэма. Профессор мягок и простодушен, кается, потряхивает повинной головой. Да, он мастер все на свете запутать, он извиняется за отнятое у меня время. Кроме того, он просит не уходить немедленно, а в течение месяца или двух, скажем до конца лета, заниматься только тем, что для меня по-настоящему интересно.

– Мне было бы крайне неприятно разрушать нашу дружбу, которой мы оба прежде так дорожили.

Что означает этот звонок? Для чего я нужен профессору?

– …Мы могли бы придумывать вместе новые топы. Поместье большое, места много. Может, приедете сюда опять.

Помолчав, я ответил, что готов попробовать, но прошу об одной любезности.

– О чем угодно, Михаил! О чем угодно!

– Пожалуйста, не уничтожайте то, что делала Варвара Ярутич.

Я ждал неловкой паузы или неприятного поворота беседы, но Крэм сказал без раздумий:

– Разумеется. Мы решим это вместе с вами.

6

В день концерта на небе то и дело загорались радуги. Дождь пылил, разгонялся, рушился, но ни на миг не уходило июньское солнце.

Мы шли к Дому музыки, нелепому зданию, словно нарисованному в компьютере, – по мосту через Водоотводный канал. Варвара двумя руками ухватила меня за локоть и старалась держаться поближе, чтобы спрятаться под зонтом. Она щебетала не умолкая – о поставце, который реставрирует папа, о Герберте, хищно слушающем птиц, о том, что они с мамой вывезли с поля кусты лимонника. Она зашивала тишину, не оставляя ни единой прорехи, и я был ей благодарен.

В лужах у подъездов Дома музыки качались остатки сегодняшних радуг, и я качался в странной Варвариной речи, словно листок, медленно падающий сквозь кружево птичьих писков. Какие-то слова, например «абсолютноватый» или «покупнушка», говорили, что поселяются во мне навсегда.

В светлом зале еле слышно пахло мебельным лаком, там и здесь белели голые плечи дам, пока не тронутые загаром, и от партера до самых верхних балконов гулял волнующий предмузыкальный шум. Во время концерта Варвара оживленно кивала в такт, помогала маэстро дирижировать, улыбалась музыке. Ее открытая спина выглядела скорее беззащитно, чем соблазнительно. Вдруг мне пришла в голову забавная идея: ну а если бы Варвара Ярутич сказала прямо в антракте или после концерта – не важно когда, – что хочет вернуться? Меня передернуло так, что соседи по ложе посмотрели в мою сторону. Варя, к счастью, ничего не заметила.

В антракте она пила кофе с пирожным, с удовольствием глядела по сторонам, радуясь обилию нарядных людей. Разговор зашел о Крэме.

– Между прочим, ты знал, что он никакой не профессор? Да, я услышала мельком в Эмпатико, как Рената его задирала, бедного старого малыша.

Слово «малыш» мне не понравилось, но я промолчал.

– Говорила, в пединституте он согласился провести тренинг и договорился, чтобы в расписании его так указали. Смеялась над родным мужем, дескать, мог и академиком записаться.

Дали второй звонок. Возвращаясь в зал, я оглянулся на купола Новоспасского монастыря и на речной трамвайчик, проплывающий за окном по темнеющей Москве-реке.

После концерта мы шли по набережной. Сиреневые сумерки танцевали в речных отражениях. Варвара была в превосходном настроении и напевала: ти-ра-рим, ти-ри-рам. Кто ее новый мужчина? Откуда и когда он взялся, если пять месяцев Варвара безвылазно просидела в Эмпатико?

– Ты знаешь, что Крэм предлагал мне исцелить мою астму? – вдруг спросила она, шагая вприпрыжку.

– Интересно. Он и это умеет?

– У меня не хватило… э-э-э… ажитации испытать. Такой великолепный способ! Говорит, легко избавлю вас. Надо делать с вами дыхательную гимнастику, много смеяться и любовно похлопывать вас по груди.

Она захохотала так, что утки, плававшие недалеко от берега, метнулись в разные стороны. «Так вот как он обращался с Варварой, пока меня не было. Любовно по груди… Хотя раз она так хохочет, значит, она его отвергла? И все же… Вадим Маркович, каков негодяй! Он пытался соблазнить Варю».

– Через неделю день рождения папы, – сказала Варвара, – приедешь?

– Разве я никому не помешаю?

– Кому ты можешь помешать? – дерзко хихикнула она.

7

Я уже говорил, что полюбил гулять по ночам? Как только весна раздышалась до настоящего тепла, оставаться вечерами дома стало невозможно: все равно что заталкивать бабочку обратно в хитиновые ножны.

В темноте иначе смотрят лужи, остывают запахи, и твои шаги звучат как чужие. Как-то раз кривыми закоулками вышел я на вокзальную площадь. Несколько такси дежурили у Казанского, перемигивались светофоры, пробежал мимо тощий пес, робко спросивший глазами: мол, нет ли чего для меня? ничего? ну так я побегу?

Через вокзал прошел к железнодорожным путям. Прочитал названия городов на табло: Караганда, Чебоксары, Назрань. Прогулялся по перрону между двумя составами. По обе стороны темнели окна купейных вагонов, люди толпились в ожидании посадки. В кабине локомотива назранского поезда сидели машинисты – серьезные, сосредоточенные, в форменных кителях. Бок чебоксарского лизнул яркий, как фотовспышка, свет. Наконец я добрался