Читать книгу - "Умереть в Париже. Избранное - Кодзиро Сэридзава"

Миямура узнал, что моя тетрадь так и осталась девственно чистой, спустя два или три месяца, в тот день, когда мы должны были впервые платить за квартиру.

Именно я настояла на том, чтобы мы переехали из пансиона, который назывался "Розовый сад" и находился на улице Булонь-сюр-Сенн. Сам Миямура переезжать не хотел, даже не то чтобы не хотел, а просто чувствовал себя обязанным своему старому другу О., который устроил нас туда. Кроме О., работавшего в посольстве, в пансионе жили ещё три японца: С., имевший младший дипломатический ранг, и два студента, приехавшие по линии министерства просвещения, — и ещё одна русская пара. О. специально заехал за нами в гостиницу и сам привёз в этот пансион, поэтому, конечно, ему вряд ли понравилось бы, если бы мы съехали, не прожив и трёх месяцев. Однако я хотела как можно быстрее покинуть этот дом, ставший нашим первым пристанищем в Париже, и у меня были на то свои причины, которых Миямура никогда бы не понял, но которые делали мою жизнь здесь совершенно невыносимой. Дело в том, что все живущие в пансионе японцы, начиная с О., были знакомыми Миямуры. К тому же все они были холостяками и невольно вмешивались в нашу жизнь. С. требовал, чтобы я надела кимоно, а О. в первый же день перед ужином отозвал нас в сторонку и, смущаясь, сказал:

— Постарайтесь есть суп бесшумно. Всем японцам приходится первое время краснеть из-за этого.

Никто и не думал щадить мои чувства. К тому же в доме ежедневно бывали гости-японцы, как правило мужчины, и, хотя я далеко не красавица, я постоянно ощущала на себе их пристальные взгляды, которые приводили меня в смущение. Миямура среди своих новых и старых друзей был как рыба в воде, к тому же он, по-моему, немного стыдился, что приехал за границу с женой, и я часто чувствовала себя заброшенной. Мне казалось, что рядом с этими его приятелями-холостяками мы никогда не сможем жить нормальной супружеской жизнью. Я постоянно раздражалась, не понимая, почему должна так мучиться. И не только это. Едва приехав во Францию, Миямура сразу же свободно заговорил по-французски и мог вести беседу на самые сложные интеллектуальные темы, так что даже наша хозяйка, мадам Мерсье, почтительно внимала его речам и, надевая на нос всегда висевшие у неё на груди на цепочке очки, восхищённо на него взирала. Потом она, как правило, переводила взгляд на меня, и сравнение явно оказывалось не в мою пользу. Вынужденная постоянно молчать, как немая, я чувствовала себя уязвлённой, мне казалось, что все считают меня совершенно неподходящей женой для такого мужа. Я бы ещё могла стерпеть пренебрежение со стороны госпожи Мерсье, но ведь с таким же пренебрежением ко мне могли начать относиться и друзья Миямуры. А там, глядишь, и сам он начал бы презирать меня. Я понимаю, что немного сгущала краски, и всё же…

Однажды мы сидели на лавочке на бульваре — это было в тот день, когда он купил мне тетрадь, — и мужа внезапно окликнул проходивший мимо японец:

— Смотрите-ка, Миямура-кун! И ты тоже в Париже?

— Давненько не видались, К.-сэнсэй. Мы приехали всего три дня назад.

Муж и этот К.-сэнсэй долго радовались внезапной встрече, потом К. сказал:

— Я каждый день после обеда бываю в Лувре в том зале, где висит "Мона Лиза", если захотите меня видеть, можете приходить туда в любой день. — И, попрощавшись, зашагал в сторону леса.

Я ждала, что муж представит меня ему, но он этого так и не сделал, и К. только мельком взглянул в мою сторону. Возмущённая, я нарочно грубо спросила:

— Это ещё кто?

Совершенно не догадываясь о том, что происходит в моей душе, Миямура небрежно ответил:

— Это профессор К. Он преподавал эстетику у нас в университете. Давай сходим как-нибудь в Лувр, посмотрим картины и заодно послушаем, что он нам о них расскажет.

Позже, уже живя в "Розовом саду", я поняла, что он не познакомил меня с К. просто потому, что вообще игнорировал меня. Хотя даже тогда я была приятно удивлена, увидев, какой у моего мужа, при всей его бедности, широкий круг знакомых и как разнообразны его интересы.

Поэтому я очень хотела поселиться где-нибудь вдалеке от японцев и жить только вдвоём с Миямурой среди французов, мне казалось, что таким образом я быстрее избавлюсь от мучившей меня неотёсанности и сумею стать достойной его. Конечно, я приехала с ним в Париж отчасти потому, что не желала оставаться одна, отчасти из тщеславия, но главной причиной была всё-таки готовность везде следовать за ним, разделять его трудности, как полагается хорошей жене. Страдать же из-за японцев, живущих в одном с нами пансионе, мне казалось бессмысленным.

Миямура боялся, что О. может на нас обидеться, поэтому, по его мнению, мы должны были назвать вполне вескую и определённую причину, делающую наш переезд необходимым, но, сколько он ни приставал ко мне, требуя, чтобы я назвала ему эту причину, я отмалчивалась — ведь не могла же я сказать ему о своих нелепых женских страхах? Мне хотелось, чтобы он сам о них догадался. Однако он не только ни о чём не догадался, а ещё и принялся расписывать мне преимущества жизни в "Розовом саду". Не спорю, преимущества были. Пансион находился на окраине Парижа, рядом с Булонским лесом, там был очень хороший воздух и довольно тихо. Миямура называл ещё и другие: во-первых, мадам Мерсье хорошо понимала японцев и мы могли жить не особенно напрягаясь, во-вторых, пансион был недорогой и там хорошо кормили, в-третьих, он находился рядом с институтом Кюри. Но несмотря на всё это, я не могла там жить. Мне казалось, что муж не хочет переезжать из-за свойственной беднякам скаредности, ведь трудно было найти более дешёвое жильё, подозревала его в том, что он просто не любит меня. Поэтому, когда он стал слишком настаивать, я сказала первое, что пришло в голову.

Что-то вроде того, что мадам Мерсье слишком любит кошек, а я испытываю к ним инстинктивное отвращение, и, когда вижу кошку за обеденным столом, мне кусок в горло не лезет… Я действительно не любила кошек, и, стоило мне увидеть шерстинки на скатерти, у меня пропадал аппетит, но всё же я не была столь капризна, чтобы переезжать лишь из-за этого. Конечно, я содрогалась, видя, как мадам Мерсье нежно прижимает к себе то одну, то другую свою любимицу, но иногда, когда она не выходила к столу, опечаленная смертью какого-нибудь котёнка, я готова была даже восхищаться ею. "Какая у француженок обострённая чувствительность, — думала я, — если они могут так сильно любить даже таких неприятных животных, как кошки". И разумеется, вовсе не кошки были причиной моего желания переехать, но что ещё я могла сказать?

Услышав мой ответ, Миямура расхохотался: "Ну и дурочка же ты!" Согласна, моё объяснение действительно было довольно глупым, и он вправе был смеяться надо мной, но, подумав, что теперь он ещё больше будет меня презирать, я так огорчилась, что слёзы невольно подступили к глазам. Ну почему он не хочет понять меня? От обиды я разрыдалась и больше не могла отвечать на его вопросы. Видя, что я действительно расстроена не на шутку, Миямура, наверное, подумал, что у моих слёз могут быть иные причины, потому-то и решил прочесть мой дневник, чтобы понять, какие именно.

Объясняя все свои неудачи незнанием языка, я в то время, помимо индивидуальных занятий, посещала ещё и школу французского языка, которая называлась "Альянс Франсэз". Находилась она в Латинском квартале, и я иногда выходила из дома вместе с мужем. Иногда мы договаривались: