Читать книгу - "Вечные хлопоты. Книга первая - Евгений Васильевич Кутузов"

начинала испуганно кричать, и крик ее был похожим на плач. А потом снова наступала тишина, и снова утверждался в этом близком, видимом мире покой, точно и не было на солнечной, прекрасной земле ни горя, ни слез, точно вся земля, вместе с миллионами миллионов людей, населяющих ее, погрузилась в эту благодатную, зыбкую и прозрачную тишину, и все мальчишки и девчонки — все дети земли — могут, не тревожась, мечтать каждый о своем счастье...

И Татьяне вспоминалось прошлое.

Сейчас, в минуты тягостных раздумий и отчаяния, отягощенного необходимостью принять важное решение, прошлое казалось чистым и светлым — без облачка, без тучки, — потому что время очистило его от невзгод, оставив только самое хорошее... А настоящее начиналось с замужества. Не с похоронной, нет, но именно с замужества. Не оттого ли, что любовь ее не разгоралась медленно, постепенно, а вспыхнула вдруг, как зарница в душной ночи, от которой, хотя ее и не слышишь, приходит пробуждение?.. Татьяна в детстве очень боялась зарниц. Они всегда неожиданны, в них есть какая-то таинственность, неразгаданность.

Матвеев долго молчал, курил, и Татьяна не торопила его с ответом: ей было страшно, что он подскажет, посоветует то же самое, к чему склонялась она...

— Не простая твоя задача, раз задумалась, — наконец сказал он. — А решать надо. Своих-то, кроме мужниных, родных никого?..

— Никого.

— В тебе решение, дочка. В тебе одной. Никто не поможет, никто не научит.

* * *

И вот Матвеев пришел проститься.

— Стало быть, — сказал невесело, — уезжаю я. А ты крепись. Помни, что русская женщина ты! Значит, сильная. Как говорится, бог терпел и нам велел.

— Вы же неверующий, Иван Матвеевич.

— А бог тут и ни при чем. Мудрость это народная, как бы присловие. А слушать надо совесть свою. Она твой бог, твой учитель и никогда не обманет, если чиста.

— Спасибо вам. За все спасибо. Я буду крепиться.

— Спасибовать-то вроде и не за что, — сказал Матвеев. — Если что полезного от меня услыхала, так тебе спасибо, что повод дала к тому. Да ведь и я узнал много. Оно так водится: друг друга люди уму-разуму учат, а сами и не догадываются про это. Школьный учитель и тот у детей, учеников своих, учится... Я вот тебе адресок свой оставлю, мало ли там... — Он положил на тумбочку клочок бумаги с адресом, придавил его книжкой. — Желание будет — напиши. А если что, и приезжай! У нас, я тебе рассказывал, хорошо. Тебе обязательно понравятся наши места.

— Может, приеду... — молвила Татьяна тихо.

— Про свои дела обдумай все как полагается. Сгоряча и в спешке ничего не решай. Сгоряча-то ненароком таких дров наломаешь, что после всю жизнь не разберешься.

— Хорошо, Иван Матвеевич. Я обдумаю. — Она попыталась улыбнуться, а самой хотелось плакать.

— Посуди сама: почему люди говорят «сгоряча»? А потому, что горячее не подержишь, жгется оно, скорее бросить хочется, отпихнуть... Вот и получается, что нельзя с горячей головой важные дела делать. Торопливо выходит. Поняла?..

— Поняла.

— Ну и хорошо, раз поняла. — Видно было, что Матвееву и самому трудно расставаться, трудно взять и уйти. — Дай-ка я тебя обниму, дочка, на прощанье! — Он нагнулся, расставив широко костыли, прижался колючей щекой к лицу Татьяны, и она почувствовала его слезу.

— Что вы!.. Не надо... Милый Иван Матвеевич!..

— Ничего, ничего... — бормотал он. — Это я так, вообще. Сейчас оно пройдет.

Он выпрямился резко, подпрыгнул, прилаживая удобно костыли под мышками, и быстро вышел из палаты.

Татьяна потянулась невольно к оставленной им бумажке. Неровными, большими буквами там было написано: «Не унывай, дочка! Не падай духом. Это самое главное. И вовек не забудь, прошу тебя, что выдалось тебе большое счастье родиться на русской земле. Придет свой час — и положат нас в эту землю, а покуда час не пришел — жить надо!..» И дальше адрес с припиской: «Пиши, мы с Полиной Осиповной будем ждать. Это жена моя».

«Напишу, — вздохнула Татьяна, пряча бумажку. — Обязательно напишу!»

В дверь просунулась дежурная сестра.

— Простились?

Татьяна кивнула.

— Знаешь, все ходячие на улицу пошли провожать Матвеева, — доложила сестра. — Вот это человек, верно, Танечка?! Редко такого встретишь. Я бы за такого не глядя замуж пошла, честное слово!

Татьяна молчала по-прежнему.

— Лекарство, — продолжала сестра, — нужно принять.

— Не хочу.

— Что с тобой, Танечка? Расстроилась сильно? Может, валерьяночки принести?..

— Ничего мне не надо.

Сестра пожала плечами и выскользнула в коридор.

Теперь Татьяна знала, что делать, как бороться с душевным недугом, как обрести ясность в мыслях. Она будет, будет сильной, и ничто не помешает ей, не свернет ее с пути.

Слышно было, как заработал, громко урча, автобусный мотор: это увозили на станцию тех, кто выписался сегодня...

ГЛАВА XIX

Готовились к свадьбе.

Как ни трудно жилось пока, как ни голодно, а свадьбу дочери Антипов решил справить широко и хлебосольно. У сына не было, пусть у Клавдии будет — за двоих сразу.

А она противилась, доказывала отцу, что это ни к чему, лишнее это — в такое время справлять большую свадьбу. Можно отметить скромно, говорила, в тесном семейном кругу — и достаточно. Ну, Кострикова, конечно, позвать. Его сестру и племянницу... Какая свадьба — жизнь дорогая, за кусок хлеба шальные деньги уплатить надо. Перед людьми стыдно...

Однако Антипов не слушал дочь, стоял на своем твердо. Один раз в жизни выходит дочка замуж. Не ко времени настоящая свадьба?.. Так, может, еще больше не ко времени и вообще женятся! А раз женятся все же, значит, и говорить, и спорить не о чем.

— Пускай люди на твоей свадьбе погуляют, — сказал Антипов дочери. — Заодно и за Михаила с Татьяной.

— Что толку, Миши нет, Тани нет...

— Михаил, дочка, и мертвый всегда с нами. Потому что мне он сын, а тебе брат. А Татьяна вернется.

— Лучше на эти деньги из одежды что-нибудь