Читать книгу - "Город Антонеску. Книга 1 - Яков Григорьевич Верховский"

Так вот, в эту самую больницу мы теперь и пошли.

Бомбоубежище было под землей, и над ним возвышался большой холм.

Внутри – на бетонном полу – матрацы, а на них люди и две собачки.

Собачки прыгают друг на друга, а люди смеются.

Так, в этом бомбоубежище, с людьми и с собачками, мы стали жить.

Жили долго.

Но однажды утром я выглянул на улицу и увидел неподалеку, у водопроводного крана, чужого солдата с винтовкой…

От Ролли: Называется «бом-беж-ка»

Одесса, 22 июля 1941 г. Большой Фонтан, дача Хиони

Ну а потом с дачи стали исчезать дети.

Исчезла Толстая девочка с той круглой веранды, на которой мы устраивали театр и было так весело стоять посредине этой веранды и кричать стихотворение из «Мурзилки»:

«Жили два друга-товарища-ща

В маленьком городе Эн-н,

Были два друга-товарища-ща

Взяты фашистами в плен.

И все зрители – все мамы и бабушки – все хлопали в ладоши, и все смеялись и удивлялись, как это у меня так громко получается.

Так вот Толстая исчезла. Исчезла по секрету.

Вечером была. А утром – нет.

Дачные бабушки шептались у ворот, что Толстая вместе с ее комму-нис-тическим папой ушла в эва-эвакуацию.

В эва-куацию все почему-то ходят по секрету.

Вечером все есть. А утром уже никого нет.

Только мы остаемся.

Папа приезжает теперь на дачу с Бензиной, когда в саду уже совсем темно. И сам он тоже весь темный, даже черный какой-то.

Тася говорит, что это от солнца и от пыли, которая стоит там, на Дальнике, где он строит Оборону. Теперь он со мной больше не играет, а только все шепчется и шепчется с Тасей. Всю ночь: «шу-шу-шу» и «шу-шу-шу».

Даже спать мешают.

«Все… Ну, не все… Но многие… Говорят, что…

Но это слухи…»

И опять в темноте: «шу-шу-шу…»

«А мы?» — это, кажется, Тася.

«Но как же?» — это тоже, кажется, Тася.

«Может быть, лошадь?»

Ой-ой, Тася, кажется, сказала: «Лошадь».

Неужели она опять хочет «отправить» мою Приблудную?

Но вот папин голос заступается: «Нет, лошадь – это потом».

Ну, ладно, значит, еще не сейчас.

«А как же твоя Оборона?» — это опять Тася.

«И самое главное, КПП и мой паспорт… Нет, нет, мы не пройдем… Нас не пропустят…».

Куда это, интересно, мы не пройдем?

И кто это нас туда не пропустит?

И тут так жарко мне стало под одеялом, и так я брыкнула ногой, что сбросила на пол это никому не нужное одеяло.

Папа, наверное, услышал, как я брыкнула и как одеяло упало – он встал с кровати и подошел ко мне:

«Ты почему не спишь?»

«Я сплю, папочка, сплю. Ты только скажи мне, что это КПП? И куда это мы не пройдем?»

И тут вдруг что-то как начало бухать: «Вз-з-бух! Вз-з-з бух!»

Папа завернул меня в это самое никому не нужное одеяло, взял на руки и побежал. Одеяло с меня сползало и волочилось по земле.

Но папа этого даже не замечал.

Он все бежал и бежал. А это что-то все бухало и бухало.

Уже совсем близко.

Папа, наверное, подумал, что сейчас бухнет на нас.

Подумал, испугался, бросил меня на землю и сам упал.

Прямо на меня.

А потом мы все-таки добежали.

Оказывается, мы бежали на дачу Реске, в катакомбу.

Катакомба была длинная-предлинная. И темная.

На полу в ней земля и вода. Грязная.

Мы сидели в катакомбе долго. Папа на скамейке, а я у него на руках.

А в саду все бухало и бухало.

И я уже даже стала бояться,

Но папа сказал, что бояться совершенно не нужно.

Что это просто фугаски – бомбы такие. Совсем не страшные.

Пусть себе бухают, сколько хотят. Только осколки не нужно трогать, а то можно ладошки обжечь.

И все это вместе называется: «бом-беж-ка»…

Между-действие четвертое: Шанс на спасение

Каждый человек имеет право на шанс, но не каждый его получает.

Бернард Шоу

В последний рейс…

Одесса, 1 августа 1941 г. До трагедии евреев осталось 75 дней и ночей

Вот и закончился этот жаркий июль 1941 года.

Июль, который, что бы там ни говорили и ни писали впоследствии, прошел в Одессе под знаком эвакуации.

Эвакуация шла днем и ночью по всем возможным направлениям – морем, по железной дороге, по Николаевской грунтовке. Вся советская, партийная и военная власть города занималась исключительно эвакуацией.

Все разговоры, все слухи касались только эвакуации.

И только удивительно, что вся эта «лихорадка» каким-то непонятным образом не попадала в СМИ и не удостаивалась никаких объяснений властей

Занимаясь исследованием феномена одесской эвакуации, мы просмотрели все местные газеты этого периода на русском и на украинском языках, прочли многие сотни статей и не встретили ни одной, посвященной эвакуации, да и слова такого: «эвакуация» – не встретили.

Между тем в июле были вывезены из города практически все заводы: Станкостроительный им. Ленина, Сталепрокатный им. Дзержинского, Сахарный и Консервный, «Марти», «Кинап»…

А общее число эвакуированных составило – 153 280 человек, то есть более 25 % всего населения.

В основном это был, конечно, «контингент, подлежащий эвакуации»: инженерно-технический персонал эвакуируемых заводов и прочие «ценные» для страны люди. Но попадались и «не ценные», и «не подлежащие», частью – «доставшие» каким-то образом эвакоталоны, частью – сумевшие бежать по Николаевской.

Бомбежка, между тем, продолжалась, и большая часть налетов приходилась как раз на порт. Почти непрерывно ревели сирены.

Рушились портовые здания. Корежились краны.

Тонны воды и ила обрушивались на пришвартованные корабли.

Во время одной из первых бомбежек, 23 июля 1941-го, пострадал стоящий у пирса «Новороссийск», на который успели уже погрузиться 900 молодых ребят-допризывников. Бомба пробила борт корабля, но, к счастью, не взорвалась, хотя среди допризывников были, конечно, и раненые и убитые.

Очевидицами этой трагедии стали матери, пришедшие проводить сыновей.

Не скоро доведется им узнать о судьбе своих мальчиков – несмотря на пробоину, «Новороссийск» ушел на Херсон.

Эвакуация вообще была делом опасным.

Вы, наверное, слышали о «Ленине»?

Странная судьба у этого корабля!

Так иногда бывает и с человеком – один и родится-то нежеланным, и жизнь проживет бессмысленно, и в мир иной уйдет незаметно. А другой – и пожить, как будто бы, не успеет, а вот взовьется шутихой, рассыплется