Читать книгу - "Чагин - Евгений Германович Водолазкин"

Павел — Нике

Ника, девочка моя, а ведь события, которые меняют нашу жизнь, — они всегда начинаются с фантазии! Да, это можно назвать фантазией, но можно — предвидением. Важно уметь видеть то, что пока еще за горизонтом.

А знаешь, какой сегодня день? День рождения Ленина. Это я к тому, что фантазии бывают не только хорошими. Но меняют жизнь — тут Чагин прав.

Ужасно мне понравилась твоя картинка, с крестом и куполом. Я ее уже вижу — в твоей особой манере. С набухшими венами рук, натягивающими кожу суставами, а внизу — открытые рты зевак. Нарисуй это, ладно?

У меня над столом висит твой «Архивист». Я всегда воспринимал его как шутку — деформированные черты лица, диковатый взгляд, — а сейчас вдруг заметил портретное сходство с собой и Исидором одновременно. Я не ошибаюсь? Если нет, то что хотел сказать художник? Что все архивисты похожи? Что исследователь уподобляется исследуемому — при большой, разумеется, увлеченности работой?

Что ты вообще сейчас рисуешь, радость моя?

25 апреля

Ника — Павлу

Что рисую? Так, разное. Но вот, помнишь, я говорила тебе о книжке, где Фонтанка впадает в Лету? Мне захотелось это нарисовать в память об Исидоре, который мечтал о забвении.

Сделала несколько эскизов. На первом почему-то — слияние Фонтанки и Невы. У меня там водовороты неслабые, пена на гребнях волн, таких на реках даже и не бывает. Ну, типа того, что очень разные это стихии, непросто им соединяться. И Исидор на берегу.

Смотрю на это художество — Фонтанку вижу, Неву вижу, а Лету — нет. Нет смены измерений. Ну, и Исидор — маленький, как Чижик-Пыжик. На Фонтанке водку пил.

На следующем эскизе лодку пририсовала — имея в виду Харона. Я по серости думала, что он через Лету перевозит. Потом прочитала, что через Стикс. Правда, Стикс и Лета рядом протекают, но будем точны в деталях. Лета так Лета, никаких перевозок.

Был еще вариант. Фонтанка впадает в Фонтанный дом. Течет под аркой с надписью «Deus conservat omnia». Туда не спеша подруливает, значит, Харон с пассажиром Исидором. Арку пришлось расширить, надпись увеличить — она у меня вверху, на всю ширину рисунка. Ее как раз заканчивают там прибивать. Стоят на стремянках, с молотками. И знаешь, кто?

Граф Шереметев (обобщенный) и Ахматова. В новеньких фартуках, лицом к зрителю, и не так чтобы очень печальные. По-балетному отставив ногу. Молотки держат симметрично: Шереметев — в правой руке, а Анна Андреевна (тут уж иначе не получается) — в левой. Подразумевается, что левша.

Есть ли у тебя какие-то идеи по этому сюжету? Какая-нибудь, скажем, подсказка.

Заранее благодарна.

25 апреля

Павел — Нике

Я что-то смутно помнил о реках в «Божественной комедии». Сейчас заглянул — точно: Лета и Эвноя. Первая смывает память о грехах, вторая оставляет человеку воспоминания о добрых делах. Посмотри при случае Данте — это ведь почти про Исидора.

Прошлой ночью перечитывал поэму Чагина. Там есть о Хароне — ближе к концу, где Исидор задумывается о смерти:

Всякий герой умирает — по той лишь, заметим, причине,

Что был в свое время рожден и, достигнув поры совершенства,

В старости начал клониться, светилу дневному подобен,

К закату, к прощанью, к отплытью — в компании грустной Харона,

Скрывая последнюю взятку во рту, небогатом на речи.

26 апреля

Ника — Павлу

Спасибо за наводку! Нашла это место в «Божественной комедии» — в самую точку, о памяти и забвении. Начала рисовать. Назову самым естественным образом: «Лета и Эвноя».

Композиция такая. Исидор в своем обычном прикиде. Может быть, даже со сложенным зонтиком, на который опирается. За ним два параллельно струящихся потока, Память и Забвение. Фон — в духе Возрождения, глубокое размытое пространство. В этом пространстве к Исидору приближается его Беатриче. Движение ее почти неощутимо.

Конечно, без Веры никак. И без любви никак.

Однажды Исидор (он очень стеснялся) спросил Веру, любила ли она его. Вера ответила, что любила и любит. Но Исидору (вот она, любовь 78-летних!) было еще важно выяснить, за что именно. За память? За якобы им проявленный героизм? Вера засмеялась и сказала, что, конечно же, нет. Он помолчал и спросил:

— А за что?

— За что? — Вера взлохматила ему волосы. — За то, что ты был первоклассным чудиком.

И, представляешь, мне кажется, я впервые видела Исидора обиженным! Он тут же сменил тему, но совершенно точно был обижен. Это заметила и Вера. Она мне подмигнула.

Сегодня, проснувшись, вспоминала ее — особенно последние дни. Я уже говорила, что Вера запрещала называть свою болезнь по имени. Ей казалось, что называние — это переход в подчинение болезни. Потому она ничего о ней не читала и не вела на этот счет никаких разговоров. Хотя понимала, что ее ждет, и не делала из этого тайны.

О смерти упоминала довольно часто. Однажды на пляже, когда они с Исидором в очередной раз восстанавливали прошлое, Вера сказала, мол, это даже хорошо, что всё здесь другое. Если бы осталось прежним, то было бы, в общем, обидно. Ей бы думалось с того света, что вот, ее больше нет, а ничто не изменилось. Это было месяца через три после их переезда. Вера тогда уже почти не ходила, и мы возили ее на инвалидном кресле.

По ее же просьбе неоднократно ездили на Комаровское кладбище. Кресло обычно катил Исидор. Там хорошая такая асфальтовая дорога, и Вера еще пошутила, что вот, мол, как удобно добираться. Сказала, что неплохое это место для упокоения. Что ценит строгий стиль и хорошее соседство.

В другой раз, во время пляжной прогулки, Вера снова вернулась к похоронной теме. Сказала, что в один день им с Исидором умереть не удастся, но хорошо, если бы в конце концов они лежали рядом. Колёса ее кресла вязли в песке, подпрыгивали на корнях сосен, и оттого голос Веры звучал прерывисто. Напоминал говорящую куклу, которая была у меня в детстве. Она, знаешь, тоже была безнадежно больна и подавала голос, только когда ее трясли.

— Неважно, на каком кладбище нас похоронят, — сказала тогда Вера. — Лишь бы вместе.

Исидор пробормотал что-то протестующее, и она спросила:

— Ты не хочешь лежать рядом со мной?

— Хочу, — ответил Исидор. — Только рано об этом говорить.

Вера засмеялась.

— Тут уж такое дело, что, когда умрем, говорить будет поздно.

Они оказались на разных кладбищах. Грустно.

26 апреля