Читать книгу - "Город Антонеску. Книга 1 - Яков Григорьевич Верховский"

Поднялся страшный крик… Женщины и дети, объятые пламенем, кричали: “Спасите нас, не убивайте, не сжигайте!”».

Гражданка Бобкова называет сожженных евреев «мирными жителями». Так в советские времена было принято называть уничтоженных евреев.

Слово «еврей» не употреблялось нигде – ни в официальных документах, ни в показаниях очевидцев!

Но в случае с «гражданкой Бобковой» это особенно бросается в глаза.

Обратите внимание!

«Гражданка Бобкова», стоя так близко к горящим складам и слыша предсмертные крики гибнущих в них людей, ничуть не опасается за свою жизнь.

Странно, не правда ли?

Ведь и она, «гражданка Бобкова», точно так же, как те, горящие в пороховых складах, тоже «мирная жительница Одессы»?!

А трагедия, между тем, продолжалась…

Один из коренных одесситов, 65-летний рабочий суконной фабрики, Адриан Оржеховский, поляк по национальности, почти весь период осады и оккупации города вел дневник. И вот что он записал о происходящем:

ИЗ ДНЕВНИКА АДРИАНА ОРЖЕХОВСКОГО

«20 октября 1941 г. На некоторых ул. из домов выселяют всех евреев и куда-то уводят. В городе ужасная паника, особенно, конечно, среди евреев…»

«21 октября 1941 г. Когда шел домой, видел, как из одного дома выселили всех евреев и под конвоем куда-то увели. Было 7 ч. вечера…»

Под окрики жандармов и лай собак колонны евреев гонят по улицам.

Колонну, в которую попала Ролли с родителями, гнали по Петра Великого, по Садовой и через Новый базар, на Новосельскую. Там всех их загнали в здание школы № 124 и подожгли.

В ту ночь было много пожаров в городе – горел жилой дом на Островидова, 84, и еще один на Жуковской, 31, и еще один, и еще…

Идея была, как видно, та же, что и в пороховых складах: избавиться одновременно от максимального числа «жидов». Но операция особого успеха не имела – очень сложно, на самом деле, организовать сожжение тысяч людей в центре большого города.

Почти все запертые в школе на Новосельской евреи остались в живых. На рассвете их погнали через весь город по Дерибасовской и по Пушкинской к Куликовому полю и дальше, к Еврейскому кладбищу, в старую одесскую городскую тюрьму. В соответствии с полученной из Бухареста инструкцией, эта тюрьма должна была служить для евреев временным гетто.

Тюремный замок

Рассказывает старый одесский врач Израиль Адесман:

«Тот пункт, куда погнали меня и мою жену, помещался в темном и холодном здании школы. Нас там собрали свыше 500 человек. Сидеть было негде. Мы провели всю ночь стоя, тесно прижатые друг к другу.

Мы изнемогали от усталости, голода, жажды и неизвестности. Всю ночь слышался плач детей и стоны взрослых. Утром из нескольких групп был составлен эшелон в 3–4 тысячи человек. Всех погнали в тюрьму…»

Старая городская тюрьма…

Тюремный замок…

Сложенный из темно-красного кирпича в виде креста с круглой 40-метровой башней в центре, он отличается какой-то чудовищной красотой. В 1895-м на 5-м Международном конгрессе в Париже одесский Тюремный замок был признан самой красивой тюрьмой из всех подобных заведений Российской империи.

И не случайно – ведь даже арка главных тюремных ворот была построена по проекту великого Александра Бернардацци.

За долгую свою жизнь много чего повидал наш Тюремный замок – все, чем жил город, все, чем жила страна, отражалось, как в капле воды, в микрокосме одесской тюрьмы.

В царские времена здесь сидели закованные в кандалы разбойники и конокрады. В «золотуху» 20-х разбойников и конокрадов сменили «буржуи» и «нэпманы». В голодомор 30-х к ним присоединились людоеды.

А в 37-м, в дни Большого террора, настал черед «врагов народа».

Эти годы были особенно тороваты для Замка. Вместо положенных четырех в камеры помещали 15, а то и 20 «преступников». Спали по очереди. И с каждым днем количество заключенных увеличивалось.

Но наступил 41-й. Еще в начале войны часть «врагов» расстреляли, а остальных угнали на восток. Так что вошедшим в Одессу румынам досталась в наследство абсолютно пустая огромная тюрьма – идеальное место для заключения «жидов».

К вечеру 20 октября 1941-го заместителю командующего 10-й пехотной дивизией – генерал-майору Константину Трестиореану, отвечавшему за «очистку» города, доложили, что «до сего времени было интернировано: 11 306 жидов, 3481 пленных и 11 террористов…»

Тюремный замок был переполнен.

Во всех камерах, коридорах, во всех закоулках люди. На нарах, под нарами, на ступеньках лестниц, на голом цементном полу знаменитого «Круга», по которому растекается желтая зловонная жижа.

По вечерам жандармы, освещая людское месиво ручными электрическими фонариками, выискивают и уводят с собой плачущих девушек. Истерзанные их трупы потом еще долго валяются на грязно-серых каменных плитах тюремного двора.

А по утрам забирают мужчин.

«Лукру-лукру! – орут жандармы. – Работа-работа!».

Эта так называемая «работа» заключается в очистке одесского аэродрома от мин, установленных большевиками при отступлении.

Большинство мужчин подрываются на минах. А тех, которые остаются в живых, расстреливают или сбрасывают в шахты-каменоломни на Новоаркадийской дороге. Так что в тюрьму они больше не возвращаются, и на следующий день на «лукру» отправляется другая партия.

В это ужасное место 20 октября 1941 года из дома № 18 по Красному переулку пригнали 75-летнего еврея Гельмана, из дома № 30 по улице Петра Великого – молодую женщину Крупник с сыном, из дома № 49 по улице Торговой – семью Розен: отца, мать и троих детей, младшему из которых было два года.

Все они погибли.

Об этом свидетельствуют акты, составленные той самой специальной Областной комиссией по установлению злодеяний.

Сколько месяцев, дней, часов провели мы в архиве Иерусалимского мемориального комплекса «Яд-Ва-Шем», перелистывая листы этих актов…

Акты…Акты…

Каждый акт – имя…

«У каждого человека есть имя, которое дал ему Бог, и дали отец и мать…»

Каждый акт – имя расстрелянного, повешенного, сожженного.

«У каждого человека есть имя, которое дала ему его смерть…»

Как символичны именно в данном случае строчки израильской поэтессы Зельды.

Каждый акт – имя, которое дала человеку его смерть.

Додика Стародинского пригнали в Тюрьму 20 октября 1941-го, ему было 17: «Многих, очень многих гнали по этой дороге… Первые группы людей расстреляли возле кладбища, не доходя до Тюрьмы, и нам приходилось переступать через трупы… Когда мы проходили мимо горы Чумки, я впервые увидел виселицу с четырьмя повешенными. Это были трое мужчин и одна женщина… Вторая виселица стояла напротив ворот Тюрьмы…»

Лелика Дусмана пригнали в Тюрьму 21 октября, ему было всего 11: «Колонну прогнали по улицам, и поздно вечером мы попали