Читать книгу - "Память по женской линии - Татьяна Георгиевна Алфёрова"

от двух до семи числом, итого сорок моих дядьев и теток. Разве можно знать-упомнить всю родню в таком случае? Алене не повезло, ее выдавали замуж после отмены крепостного права. Считалось, что теперь девки выходили, как хотели, на самом же деле отдали силой. Старшую сестру тоже силой, но до реформы 1861 года, то есть силу приложила не мать, а барин.

Разница в том, что старшую отдали за эстляндского дворянина. Вряд ли, конечно, дворянина, скорее хуторянина, но так передается эта история, без того темная. Аленина мать жила у барина в «мещанках». Что стыдливо скрывается за словом – можно предположить, но с другой стороны, почему мы так плохо думаем о барах? В пользу «скользкой» версии говорит то, что барин забрал овдовевшую «мещанку» к себе и сам выдавал ее дочерей замуж. Но странно, для чего было поселять в доме, полном дворни, как минимум сорокалетнюю вдову; на старых фотографиях мои родственницы этого возраста выглядят древними старухами. Плохо мы бар знаем, если честно.

Старшая сестра сильно плакала, не хотела уезжать с мужем-дворянином. Не знаю, плакала ли шестнадцатилетняя Алена, когда мать передала ее из рук в руки девятнадцатилетнему Алексею Гавриловичу, известному у нас, его потомков, обычаем вопрошать жену после посещения им трактира, для верности усевшись прямо посередь небогатого двора:

– Кто я есть, жена?

На что следовал немедленный ответ:

– Царь и Бог, Алексей Гаврилович!

А попробовала бы ответить иначе!

«Царский» обычай не помешал им завести кучу сыновей, дед оказался младшим, так как последний ребенок, которого Алена родила в сорок два, умер трехлетним. Рожала прабабка вместе со снохами, и у деда водились племянники старше него, а разница с первенцем, самым старшим братом, – двадцать два года. Несмотря на бедность, частые роды и пьянство мужа, Алена дожила до семидесяти семи, а умерла, потому что поранила ногу, видимо, началась гангрена.

Царь и Бог, прадед Алексей Гаврилович, подрабатывая зимой каталем[1] у богатого хозяина, ухитрился сосватать хозяйскую дочь за второго сына. Ушлый оказался мужичонка, пусть и пьяница, пусть невидный собою, ростом меньше жены на голову – ну почему, почему она его боялась, позволяла бить себя; что стоило развернуться, да с размаху… А может, потому и прожила долго, что терпеть умела? Когда терпение входит в кровь, нервные клетки не расходуются, так, что ли?

Дед, чуть не единственный из всех сыновей, взял невесту без приданого, но на то имелись причины. Он женился поздно – в двадцать семь лет, успев повоевать на германской, заработать туберкулез и полежать целый год в госпитале. Будущую невесту видел маленькой девочкой, когда приходил в бабушкину деревню на «беседу».

– Что же ты, Павел, не женишься? – пристали к нему деревенские кумушки, у каждой, поди, по пять дочерей на выданье.

– А вот мои невесты, они только подрастают, – и ухватил за косу бабушку, которая еще не была сиротой, не впряглась в хозяйство и могла подсматривать, как гуляют на «беседе» старшие.

– Напророчил, усатый черт, – смеялась бабушка лет шестьдесят спустя, и это было самое настоящее кокетство, несмотря на ее семьдесят.

Уже бабушка выросла, уже заработала себе «на ремонте» черный кружевной шарф, не хуже, чем у Нюшки Костомаровой, уже отказали первому жениху Косте Белову, тому самому, что будет свататься ко всем ее сестрам по очереди. Уже ухаживал за ней Иван Петрович из богатой семьи – не по чину.

Дед пронесет ревность через всю жизнь и спросит после золотой свадьбы:

– Что же он тебя не сосватал, если любил?

А сватал ведь (о чем дед знал, разумеется), на другой день после сговора с дедом пришел к бабушке бледный, да только деду слово дали, а два пуда мяса взяли – как отступать?

Но сперва Иван Петрович ухаживал. На «беседе» положил бабушке в носовой платок, разделяющий руки танцующих, стишок, написанный на листе наоборот, как писал Леонардо да Винчи, так что прочесть можно только через зеркало. Стишок ничего интимного не содержал, такой был стих:

Загадочная девушка, загадочный цветок

мне подарила бледный увядший василек.

Я взял его и выбросил, «не нужен мне» – сказал,

цветка печальной тайны я не разгадал.

Загадочная девушка с узором голубым

легла под бледным камнем, холодным и немым.

С тех пор я понял снова, с тех пор я понял вновь,

как много раз безжалостно я выбросил любовь.

От всей души надеюсь, что авторство «шедевра» принадлежит не Ивану Петровичу. В пасхальное утро он подкараулил бабушку в лесочке, когда та шла забрать из церкви освященный кулич, – чтобы первым похристосоваться и спросить, не собирается ли замуж за деда и не пошла бы за него, Ивана, если бы он посватал. Но бабушка, решительная, властная и в молодости, не любила разговоров в сослагательном наклонении.

Я-то поначалу уверилась, что она любила Ивана Петровича, от избытка зеленого романтизма предполагая у каждой из своих родственниц огромную несчастливую и судьбоносную любовь. Услышанный позже рассказ сильно меня разочаровал, но это тогда, по молодости, сейчас я рассказом горжусь, равно как и крепким сном прабабушки Анны после сватовства.

– Николая больше всех любила. Больше Ивана. Такой веселый, добрый. Но не пошла бы за него замуж. Он троюродным братом был. Да и жить негде. У него мать – молодая бобылка, гулять начала, негде жить было.

При всей лаконичности рассказ необычайно выразителен. Успокаивает мысль об относительности ранней любви. Не так все и страшно. Зная о шестидесятитрехлетнем в целом счастливом опыте бабушкиной семейной жизни, легче усвоить банальнейшую мысль о воспитании любви. Банальные мысли вообще туго приживаются, именно в силу очевидности.

Дед поехал смотреть невесту вместе с товарищем: как бы мимоходом в гости зашел, из соседней, но далекой деревни, ага. Мария – лучше я буду называть ее по имени, какая «бабушка» в восемнадцать лет – плакала так, что лицо распухло; надела темное повседневное платье, специально пряла перед приездом гостей, чтобы руки покрылись разводами от немытой шерсти. Бабы говорили: не понравилась жениху-то, руки грязные. Тем не менее родители сватов прислали. Мария понимала, что мачеха держать ее в доме не будет: сестры Катя с Тоней на подходе, а у мачехи своих трое ребят (отец, мой прадед, умер к тому времени), но надеялась, что и сейчас откажут, как отказывали женихам до этого.

Почему они так не хотели замуж?

Ответ деду обещали дать в восемь вечера. Мария плакала, мачеха пожалела ее, решила отказать жениху, но пока запрягала