Читать книгу - "Вечный странник, или Падение Константинополя - Льюис Уоллес"

Ровно пятьдесят три года спустя после путешествия к гробнице царя Хирама, а точнее, в пятнадцатый день мая тысяча четыреста сорок восьмого года в одну из рыночных лавок Константинополя (сегодня рынок назвали бы базаром) вошел некий человек и вручил письмо владельцу лавки.

Израильтянин, удостоенный такой чести, не спешил открывать полотняный конверт, пока разглядывал посыльного. Подобная вольность, следует заметить, не была обычным вступлением к общению в этом огромном городе, с его космополитизмом: иначе говоря — если чье-то лицо, фигура или покрой платья и останавливал на себе повторный взгляд какого-нибудь горожанина, это должно было быть что-то из ряда вон чужеземное. В данном случае владелец лавки позволил себе некоторое время разглядывать вошедшего. Он повидал, как ему казалось, немало представителей разных национальностей, но никто из них не походил на его нынешнего посетителя. Ни у кого из них не было такого румяного лица и таких раскосых глаз, так тщательно задрапированной шали, непривычной в мужском костюме; это еще больше бросалось в глаза из-за коричневой шелковой сумки, свободно свисавшей с его плеча и расшитой спереди и по бокам экзотическими листьями и цветами. Вдобавок ко всему на ногах у него были шелковые туфли с вышивкой не менее богатой, а над непокрытой головой — искусно расписанный зонтик из бамбука и бумаги.

Однако владелец лавки был слишком хорошо воспитан, чтобы продолжать осмотр чересчур долго или попытаться удовлетворить свое любопытство прямым вопросом, а потому он вскрыл письмо и начал читать. Его менее воспитанные соседи сбежались толпой и окружили незнакомца, который сохранял невозмутимый вид, явно полагая, что в нем нет ничего такого, что могло бы сделать его центром всеобщего внимания.

Бумага, вынутая из конверта, еще больше озадачила лавочника. Ее тонкость, мягкость и полупрозрачность не шли ни в какое сравнение ни с чем, что он когда-либо видел; все это было не просто чужеземным, но очень чужеземным.

Письмо, однако, было на самом обычном греческом языке. Прежде всего он заметил дату; потом его любопытство вышло из-под контроля, и, поскольку послание умещалось на одном листке, взгляд лавочника переместился вниз, на место подписи. Здесь не было имени — только печать: оттиснутое на бумаге желтым воском изображение мужской фигуры, обвисшей на кресте.

При виде печати глаза лавочника раскрылись еще шире. Он глубоко вздохнул, подавляя смешанное чувство — наполовину изумления, наполовину благоговейного трепета. Отступив к ближней скамье, он сел и мгновенно забыл о вестнике, о толпе — обо всем, кроме письма и того, о чем в нем говорилось.

Потребность читателя взглянуть на листок бумаги, который произвел такое впечатление на человека, бывшего всего лишь обыкновенным торговцем на восточном рынке, наверняка стала сейчас настоятельной, по каковой причине текст письма и будет тотчас представлен в вольном переводе. Лишь дата письма приводится в современной манере.