Читать книгу - "Лавиния - Урсула К. Ле Гуин"

моей жизни. Это во-первых. А во-вторых, Асканий вообще был не тем человеком, которому я хотела бы доверить воспитание нашего с Энеем сына. Так, кстати, считал и мой отец.

– Что-то случилось? – спросила меня Маруна, когда мы с ней наконец оказались подальше от чужих глаз и ушей, направляясь в уборную.

– Царь отсылает меня в Лавиниум.

Лицо Маруны радостно вспыхнуло.

– Но Сильвия он намерен оставить здесь.

Она так и застыла, молча на меня глядя.

– Без него я никуда не поеду, – сказала я и умолкла. Затем, подойдя к бассейну, чтобы умыться, я снова заговорила: – Впрочем, здесь я оставаться тоже больше не желаю. Хватит, так хватит!

Маруна молча придвинулась ближе ко мне.

– Майя, детка, принеси нам свежей воды! – крикнула я одной из девочек-служанок.

Десятилетняя Майя принесла полный кувшин чистой холодной воды и полила нам на руки, а ее младшая сестренка сбегала за полотенцами. Обе девочки были внучками Сиканы, не слишком хорошенькими, зато умненькими.

– Вы обе тоже вскоре вернетесь вместе с нами в Лавиниум, – сказала я им.

Девчонки сделали большие глаза: что бы это значило? А я, глядя на Маруну и вытирая руки, повторила:

– Здесь я оставаться больше не желаю. – Меня как-то очень успокаивало, когда я произносила это вслух. – Я непременно уеду. Причем вместе с Сильвием. Скажи, Маруна, я похожа на мою мать?

Она, как всегда, ответила не сразу.

– Во многом, – наконец вымолвила она.

– Это потому, что я хорошо знаю, отчего она сошла с ума. И понимаю, что со мной может произойти то же самое. Скажи мне, если заметишь, что я начинаю терять рассудок. Обещаешь?

– Обещаю.

– Но ведь я дочь и своего отца. И, по-моему, если б я поняла, что меня начинает охватывать безумие, то смогла бы это остановить. Но только не в том случае, если у меня отнимут Сильвия.

Маруна понимающе кивнула.

Я действительно гораздо лучше понимала теперь, что творилось в отчаявшейся душе моей матери, каким бесконечным водоворотом мыслей, планов и схем был охвачен ее бедный разум, какое раздражение вызывало у нее все, что отвлекало ее от этих мыслей и планов. Каждый, кто этого не понимал, способен был вызвать ее бешеный гнев, а потом она вновь замирала, затаивалась, точно зверь в засаде. И я вдруг вспомнила те два бледно-золотистых волчьих глаза, что как бы сами собой светились во мраке пещеры, и снова почувствовала себя той волчицей, стоящей на негнущихся от напряжения лапах, безмолвной, полной свирепой решимости.

Приготовления к свадьбе Аскания и Салики шли одновременно с моими приготовлениями к отъезду в Лавиниум. Я, призвав на помощь моих женщин, постаралась привести все в полный порядок к прибытию новой царицы: сосуды для хранения зерна были полны; в сундуках лежало множество чистых, аккуратно сложенных, сотканных из тончайшей шерсти одежд и простыней, а также достаточный запас промытой шерсти и пряжи. В кладовой хранилась приготовленная жертвенная пища, алтари были тщательно убраны и вымыты; в доме порядок, полы чисто подметены. Нигде не было ни моли, ни мышей, на полу лежали новые, снежно-белые ковры, только что сотканные из овечьей шерсти. В конце концов, и у меня имелась собственная гордость. Ну и конечно, мне хотелось, чтобы Салика почувствовала, что ей здесь рады, что она здесь дома. Ей ведь было всего восемнадцать, и мне казалось, что даже если Асканий и не будет так уж плохо с ней обращаться, то и мужем он ей вряд ли станет хорошим. Его ведь женщины совершенно не интересовали; он даже плотского влечения к ним не испытывал и не считал возможным хотя бы просто дружить с ними. Он собирался жениться только потому, что люди сочли бы весьма странным, если б молодой царь не взял себе кого-то в жены. И потом, ему, разумеется, хотелось иметь наследника, хотелось доказать, что он настоящий мужчина, а возможно, и укрепить собственные позиции в соперничестве с Сильвием, хотя он, разумеется, никогда бы в этом не признался.

Я, конечно, сразу же поговорила с Сильвием о возможности нашего переезда в Лавиниум, и мы с ним хорошенько все обсудили. Я всегда любила с ним советоваться – он был мальчиком думающим и разумным; к тому же я прекрасно знала, что дети обладают собственной, особой мудростью. Я сперва немного опасалась, что Сильвий все-таки выразит желание остаться в Альбе, не желая ссориться с Асканием и считая своим долгом подчиниться своему царю и старшему брату. Но он сказал:

– Вот пусть Асканий и правит здесь, а нас оставит в покое. Мы будем себе спокойно править в Лавиниуме. Я ведь наследник не только Латина, но и Энея. Я хочу жить там и учиться всему у друзей моего отца. И потом, если честно, я тут Асканию совершенно ни к чему. – Он помолчал и с сожалением вздохнул: – Хотя Атис говорит, что лошади здесь намного лучше, чем в Лавиниуме.

– Ничего, ведь твой отец подарил тебе жеребенка, помнишь? Сына своего жеребца? И, по-моему, этот конь так и стоит в царской конюшне.

При этих моих словах глаза Сильвия так и вспыхнули радостью, а я спросила: – Значит, ты считаешь, что в Лации снова могут править два царя?

– Да, если так будет нужно, – с серьезностью сорокалетнего мужчины ответил мне мой маленький сын. А потом вдруг прибавил: – Я не хочу оставаться здесь без тебя!

– И я не хочу оставлять тебя здесь одного. Значит, решено!

– Вот и пусть он сам остается здесь со своей свиноматкой и тридцатью поросятами! – засмеялся Сильвий.

– Когда мы вернемся в Лавиниум, то непременно сходим с тобой в священный лес, в Альбунею, – сказала я, и в сердце моем забурлила предвкушаемая радость. – И там, в ночной тиши, с тобой, возможно, поговорит твой прадед Фавн, как говорил когда-то с твоим дедом Латином.

– Расскажи мне о Пике, – попросил мальчик, и я в очередной раз принялась рассказывать ему о нашем великом предке, который превратился в дятла. Сильвий обожал всякие такие истории, а также ему очень нравились рассказы старых троянцев о войне с греками.

Мы были так счастливы, готовясь к отъезду и мысленно уже находясь в родном Лавиниуме, что я убедила себя: Асканий непременно все поймет правильно, так, как это понимаю я. Но когда я – просто для порядка – зашла к нему, чтобы попросить разрешения отправиться в Лавиниум вместе с сыном, он страшно разгневался и даже не пытался это скрыть.

– Ты можешь отправляться куда угодно, – кричал он, – но Сильвий останется здесь! Я ведь ясно дал тебе это понять еще месяц назад.

Мне оставалось только прибегнуть к мольбам.

– Сын моего мужа, царь Лация, – сказала я, опускаясь на колени и обнимая его ноги, – я, дочь, жена и мать царей, прошу тебя уважить мое желание. Эней оставил Сильвия мне. И мне он поручил воспитать его. И я, конечно же, исполню его желание, ибо оно для меня свято. Ты же ничего не потеряешь, позволив своему младшему брату уехать со мной. Напротив, ты обретешь нашу с Сильвием любовь и бесконечную благодарность. Правь здесь, правь нами! Правь Лацием вместе со своей женой и своими будущими детьми – да будут высшие силы, охраняющие женское чрево, к вам благосклонны! Но позволь Сильвию жить и мужать в отчем доме, среди старых друзей и соратников его отца! А когда он станет мужчиной, когда сможет достойно служить тебе, он, если так будет угодно судьбе, сам к тебе вернется!

Очень трудно стоять, когда кто-то цепляется за твои колени и умоляюще смотрит на тебя снизу вверх. Во-первых, в такой позе сложно сохранить равновесие, а во-вторых, со стороны это выглядит почти непристойно, словно мужчина и женщина, стоящая перед ним на коленях, прилюдно предаются неким запретным ласкам. Возможно, кому-то и льстит, когда его о чем-то молят вот так, но я всегда ненавидела эту позу и очень надеялась, что Асканий сочтет ее столь же неприятной. Сказав все, что мне хотелось, я еще ниже склонила голову и коснулась лбом его ступней. Теперь он смог бы двинуться с места, только оттолкнув меня ногой. Он тщетно пытался переступить с ноги на ногу, стараясь не толкнуть меня и не ударить, и при этом на нас смотрели присутствовавшие там же, в зале советов, человек десять или двенадцать его друзей и советников.

Мне, конечно, не следовало бы бросать Асканию подобный вызов в присутствии других людей. Возможно, наедине он и позволил бы мне уговорить его. Но изменить собственный приказ, при всех уступить женщине – нет, такой слабости он себе