Читать книгу - "Гора Орлиная - Константин Гаврилович Мурзиди"

— Здравствуйте!

Громко потому, что боялся, а вдруг девушка не расслышит, и тогда он уже не в силах будет найти в себе столько нарочитой беспечности, чтобы еще раз повторить то же самое. Но Надя услышала и поднялась.

— Ой, как громко!

— Давайте помогу, — проговорил он и отобрал у нее гаечный ключ.

— Это что же такое? — рассмеялась она. — Отдайте ключ, я и сама умею. Отдайте, а то опять поссоримся.

Николай посмотрел на нее с нескрываемым удивлением. Он так обрадовался этим словам, он мог бы расцеловать ее за эти слова, если бы только у него хватило смелости. Ведь он тоже почему-то считал, что между ними произошла какая-то размолвка, словно они уже давно знают друг друга.

— Моя фамилия Леонов, — сказал он. — А зовут Николаем.

— Я знаю, — промолвила Надя, улыбаясь и отбирая у него ключ. — Мне о вас говорила одна девушка, Фаня.

— А что она говорила? — Николай крепко держал ключ в руках и в то же время боялся сделать девушке больно.

— Да говорит, есть один парень, тоже все книжки читает. Его философом ребята зовут.

— А мне она, значит, про вас говорила! — вспоминая давний разговор, заулыбался Николай.

— Когда-то в клубе на вас показывала, — не слушая его, продолжала Надя. — Это, говорит, не человек, а философ.

Надя засмеялась.

— Чему вы смеетесь? — спросил Николай, краснея.

— Просто так. Давайте ключ. Идите, а то на работу опоздаете. Давайте же!

Оживление Николая пропало. Безвольным движением отдал он, почти выронил ключ. Улыбка исчезла, и все выражение лица резко переменилось.

— Чего это вы?

— Я? — Николай попытался изобразить на лице веселое удивление, но ничего не получилось, и тогда как можно более громко он сказал: — Ничего. До свиданья!

Натянуто улыбаясь, он повернулся и пошел.

Надя посмотрела ему вслед с легкой досадой. «Чудной какой-то. А может, просто задается? — Она стала подтягивать гайку ключом, задумалась! — Или обиделся? Так на что? — Вспоминала весь разговор, улыбнулась. — Какой обидчивый, хуже девчонки!»

А Николай и в самом деле обиделся. Но, странное дело, он не замечал в себе раньше этой черточки. Или его никто никогда не обижал? Нет, было. Сколько, например, обидных слов успел наговорить ему тот же Плетнев! А Сергей Сергеевич? Но Николай не обижался на них; он только злился и старался потом доказать свою правоту. С годами он ее и доказывал… Торопливо шагая по рельсам, он думал: что же могло его сейчас обидеть? Смех девушки? Так он не знает, почему она смеялась. Когда-то Фаня даже дураком обозвала, и то он не обиделся. Только не стал провожать до крыльца. А тут обиделся. Почему? Почему это дрогнула у него губа, когда он выпустил ключ из рук, почему он невольно вспомнил Аркашку Черепанова, его грустную улыбку, когда они стояли в палисадничке, а Женя разговаривала с Федей? И вдруг подумал: как это Аркашка мог отойти без обиды, когда видел, что Женя ласково и просяще смотрела на Федю? Теперь это показалось Николаю странным…

Грустные раздумья мешали Николаю работать, и он твердо решил не думать больше о девушке. И как только решил, вдруг понял, почему обиделся. Какими хорошими словами она его встретила: «Отойдите, а то еще раз поссоримся!» За эти слова он готов был ее расцеловать, дал ей понять это, поверив ее искренности, а она засмеялась. Выходит — обманула, выходит — те ее слова были неправдой, выходит — она посмеялась над ним и своим словам, которые он так горячо принял, не придавала никакой цены. Это-то и было обидно.

Так! Теперь все ясно. Теперь можно и успокоиться, а значит — забыть все, что произошло. Да, по существу, что же тут особенного произошло? Ничего. А все же…

И снова его одолевали какие-то странные мысли. Горечь, вызванная обидой, все еще давала себя знать. Почему ее слова так пришлись по душе? Потому что это были его слова, он мог бы их сказать, но не посмел. Если бы ей пришлось разговаривать с ним раньше, то она поняла бы, что у него даже голос изменился, когда он заговорил с ней, стал неузнаваемо ласковый… Потому и обидно, что так все получилось.

Опять Николай пошел с работы другим путем. Но это не принесло ему утешения. Весь вечер он упорно заставлял себя заниматься чертежом, который когда-то так интересовал его. Разные стороны одной и той же детали, выполненные на чертеже, не складывались в одно целое. Он перестал разглядывать чертеж, отбросил его, взял книгу, начал бездумно перелистывать ее, потом вдруг вспомнил, что его когда-то обозвали философом, а не человеком, и что Надя, повторив эти слова, засмеялась. Он отложил книгу и встал из-за стола. Досадно, досадно на самого себя! Чудак! Не она же придумала это прозвище. Она его только повторила. А придумал Бабкин. Почему же он обиделся на нее? Глупо! И все его поведение — затаенная обида, неожиданный уход — представились теперь смешными. И Николаю стало стыдно. Что она подумала о нем? Завтра же надо подойти к ней, заговорить. Возможно, она ничего такого и не заметила…

Уже в последнюю минуту, поравнявшись с коксовыталкивателем и поднимая голову, Николай решил, о чем ему для начала спросить Надю.

— Здравствуйте! — крикнул он. — Как там Фаня поживает? Давно ее не видел.

Надя весело ответила:

— Мы с ней теперь не живем, она замуж вышла.

— Замуж? — спросил озадаченно Николай. — За кого?

— За одного сталевара! — Надя повернула ручку контроллера. — Мне сегодня и поговорить некогда. Так что не обижайтесь.

Лицо Николая вытянулось, улыбка исчезла. Но тут он услышал:

— Приходите лучше после смены, тогда и поговорим…

Он обрадовался.

— Приду!

Весь день Николай чувствовал себя возбужденно, радостно. Когда Сергей Сергеевич упрекнул его за то, что пока в цехе особых изменений не чувствуется, Николай не принял упрека и стал доказывать, что кое-какие сдвиги уже есть.

— Сдвиги есть, а деталей нет! — проговорил сердито Громов.

Николай отметил про себя: «Чужие слова повторяет», — и ответил спокойно.

— И детали есть.

Еще ни разу не говорил он так спокойно с начальником мастерских. А все потому, что ему показалось, будто их слушает Надя. И это было удивительно.

Сильный, радостно взволнованный, среди блеска стали, в полосах солнечного света Николай слушал привычное гудение станков и острым своим чутьем улавливал те отдельные звуковые нити, которые как бы наматывались на невидимое гудящее над головой веретено цеха. Он чувствовал по этим звуковым нитям, как работают станки, поворачивался то в