Читать книгу - "Соль и сахар - Ребекка Карвальо"

замолкает, ее плечи напрягаются. Она выдыхает. – Ненавижу, когда мы ссоримся. Поверь, я перепробовала все. Но это правда, я выслушала то, что сказали «Сделки-Сделки», – признается она, и я качаю головой, потому что не хочу в это верить. – Мы обменялись несколькими сообщениями. Сначала мне нужно было хотя бы узнать, что они задумали в отношении пекарни. Кафе – не так уж плохо. Они сохранят здание таким как есть.

От гнева у меня вскипает кровь.

– Бабушка никогда бы этого не позволила!

– Твоя бабушка велела мне продать «Соль», так что не думай, что ты знаешь, чего бы она хотела, а чего нет.

Кажется, я ослышалась.

– Бабушка – что? – говорю я, слова вырываются как вздох.

– Filha, я не хотела тебе говорить, – начинает мама, но я больше не хочу это слышать.

Это уже слишком. Слишком невыносимо.

Бабушка, которую я знала, та бабушка, которую я знаю, никогда бы не велела маме продать «Соль».

В этом нет никакого смысла. Я взбегаю по лестнице.

– Ларисса! – снова окликает мама, но я врываюсь в свою спальню и захлопываю за собой дверь. Расхаживая взад-вперед, отправляю сообщение Педро.

ЛАРИ: Мы можем где-нибудь встретиться?

ПЕДРО: Эти тексты подделаны? Неужели «Сделки-Сделки» снова пытаются заставить нас сцепиться?

ПЕДРО: Мы исправим это вместе. Не волнуйся. Мы это исправим.

ЛАРИ: Прости.

ЛАРИ: Тексты не подделаны.

ПЕДРО: Это не очередная ложь?

ЛАРИ: Я не знала, что мама разговаривала с этим юристом. Прости. Мама некоторое время вела себя странно, но я понятия не имела, что она на самом деле разговаривает с ним.

ПЕДРО: Вела себя странно? Как?

Я смотрю на экран, в оглушительной тишине слыша только звук своего тревожного дыхания. Я должна была сказать ему раньше.

ЛАРИ: Она сохранила визитную карточку, которую оставил ей юрист «Сделок», когда приходил с предложением. Я не знала, как тебе сказать.

ПЕДРО: Почему ты не сказала?

Он возненавидит меня за это. Он возненавидит меня.

ЛАРИ: Я не знала, могу ли я доверять твоей семье, если она об этом узнает.

ПЕДРО: Я бы им не сказал.

ЛАРИ: Я знаю!

ПЕДРО: Правда? Потому что это больше похоже на то, что ты не доверяла мне.

ЛАРИ: Я доверяю тебе. Педро, я хотела сказать! Честное слово, я хотела сказать! Я просто беспокоилась о том, что сделает твоя мать, если узнает. Я пыталась защитить «Соль».

Никакого ответа. Мое сердце практически подскакивает к горлу.

ЛАРИ: Я облажалась! Но ты должен мне верить, когда я говорю, что доверяю тебе.

ЛАРИ: Педро?

ЛАРИ: Давай поговорим. Мне нужно тебя увидеть.

Точки появляются и гаснут, появляются и гаснут, и я смотрю на свой экран, затаив дыхание, пока они не исчезают совсем. Он во мне разочаровался.

ЛАРИ: Пожалуйста, мы можем поговорить лично? Позвольте мне все объяснить.

ПЕДРО: Я не хочу сейчас с тобой говорить.

Я швыряю свой телефон через всю комнату и сворачиваюсь калачиком на постели, накрыв голову подушкой, чтобы заглушить рыдания. Я не осмелюсь поднять глаза и увидеть, что он задернул занавески, отгораживаясь от меня навсегда.

Каждый раз, когда я чувствовала, что мама ведет себя странно, у меня не хватало смелости сказать ему. У меня не хватило смелости разорвать порочный круг, из-за которого продолжается вражда наших семей. Все это время я не видела ничего дальше вражды. Я так боялась предательства, а потом взяла и первая его предала.

Те часы, которые мы провели на пляже, все еще кажутся сном… Чем-то придуманным. Но вот обрушивается сокрушительная реальность.

Я теряю свой дом. И Педро я потеряла тоже.

40

ВОСКРЕСЕНЬЕ, 19 ИЮНЯ

На следующий день я провожу утро в своей комнате, чтобы избежать очередной ссоры с мамой. Ближе к вечеру наконец набираюсь достаточно смелости, чтобы отправиться на поиски ответов. Я иду на кладбище Ресифи – Парк дас Флорес.

Осторожно обхожу могилы, пока не замечаю дуб, который затеняет бабушкино надгробие. Это было последнее, что я увидела перед тем, как сбежала с похорон. В нескольких шагах передо мной на прохладном ветру колышутся ветви. Просто дерево. Но оно кажется мне гигантским.

Я осторожно приближаюсь, стараясь выровнять дыхание. Не хочу сердиться на бабушку. Не хочу на нее обижаться. И все же я больше не в состоянии сдерживать боль.

Мамины слова снова и снова прокручиваются в памяти. Твоя бабушка велела мне продать «Соль». Я качаю головой. Я всю ночь проворочалась с боку на бок, пытаясь понять, почему бабушка так сказала маме. И так и не смогла найти ответ.

Я продолжаю думать о том, что бабушка говорила мне в начале марта, когда ее положили в больницу. Она говорила, что ей приснилось, будто я снова маленькая и играю с сахарницей. «Я говорила тебе, что тогда подумала, что это знак? – говорила она. – Знак того, что ты предназначена «Соли». Ты всегда была на кухне».

Я думаю, именно тогда я впервые поняла, что бабушка… как бы это сказать…

Умом, конечно, я понимала, что она не поправится. Она была слишком слаба для химиотерапии. Ее организм не вырабатывал достаточного количества мочи. Пищеварительная система останавливалась. Живот день ото дня раздувался. Врачи приезжали каждую ночь и отводили нас в сторону, чтобы добавить новый орган к списку поврежденных частей тела.

Кишечник.

Матка.

Слизистая желудка.

Правая почка.

Легкие.

Болезнь быстро распространялась, устремляясь все выше и выше. И я знала, что последует за легкими. Знала, что она не поправится, но не хотела в это верить. Не с моей душой. Потому что, как и бабушка, я тоже верю в приметы. Верю в проклятия. Но больше всего я верю в счастливый конец. Такой, который бывает в теленовеллах, когда персонажи оправляются от худших трагедий, становятся сильнее и возрождаются.

Но бабушкин знак обо мне никак не мог быть правдой. Потому что я не предназначена для «Соли». Никогда не была предназначена для «Соли». И мы обе это знали. Точно так же, как знали, что чуда не случится и бабушка не поправится.

Может быть, знаки все-таки ненастоящие…

А если это так, то, наверное, я действительно не создана для собственного дома. Где вообще мое место?

Склонившись, чтобы положить букет подсолнухов на ее могилу, я замечаю, что там уже лежат другие подсолнухи, которым, может быть, день или два. Должно быть, их оставил кто-то, кто знал, что