Читать книгу - "Царица поверженная - Маргарет Джордж"

Будет судим и заплатит сполна за свои грабежи Рим надменный.

Пусть же пока азиатов без счета в Италии, в тягостном рабстве —

Быть и италикам в Азии, будет их больше раз в двадцать,

Роком гонимых, отвергнутых и обнищавших.

Рим, говорящий чванливой латынью, награбленным золотом

славен,

Ты, скольких дев непорочных бесчестивших похотью буйной!

Быть и твоим дочерям на невольничьем ложе позорно распятым.

Волосы срежет царица тебе, и суждения силой великой

Будешь, низвергнут с высот, во прахе земном пресмыкаться,

Но возродишься, воспрянешь и вновь вознесешься к вершинам.

Другой стих из сборника показался мне еще более приближенным к действительности:

Медлит покуда Рим возложить свою тяжкую длань на Египет,

Мощь свою миру царица, Владыки Бессмертного женщина, явит.

Римлян, в раздорах погрязших и силу растративших всуе, Трое смирят и к покорности жалкой принудят, Властвовать будут над ними, таков уж бесславный их жребий.

Трое – триумвират! Тут все казалось очевидным: с Египтом понятно, могущественная царица – я, а Бессмертный Владыка – конечно, Цезарь, обожествленный Цезарь.

А вот еще один стих:

Земли широкого мира покой обретут под державной десницей Женщины, и воцарятся повсюду порядок и благо, покуда Будет вдова восседать на престоле, владея землею бескрайней…

Ну о ком же это может быть, если не обо мне? Ведь в глазах богов я истинная и законная вдова Цезаря.

Звезды падучие часто с небес низвергаются в буйное море, И в небесах зажигаются новые звезды упавшим на смену. Если ж комету хвостатую в небе вечернем узрите – Ждите невзгод, ибо войны и прочие беды она предвещает. Но по сошествии в мрачный Аид десяти поколений Женщина власть обретет, и премудрые вещие боги Благо даруют земле, над которой она воцарится. Вечностью год обернется цветущей под сенью венца ее славы, Радость, достаток и мир для людей станут благом всеобщим. Станет свободной земля, и тогда без межей, без оград и заборовЩедрым плодов своих люд одарит урожаем, и будет Медом сочиться для них, молоком и вином безудержно.

Эти строки поразили меня до глубины души.

Комета… Цезарь… Войны, невзгоды, несчастья, потом воцарение женщины…

Книгами Сивиллы дело не ограничивалось, существовали и другие пророчества. Например, некий прорицатель Гистасп предсказывал насильственный переход власти в Риме вождю с Востока. Неудивительно, что за распространение списков этого пророчества в Риме карали смертью. «Оракул безумного претора» предрекал порабощение Рима завоевателями из Азии. Нечто схожее сулил так называемый «Оракул горшечника», да и не он один.

Конечно, предсказания были довольно туманными, но все, что касалось вдовы, кометы и троих – триумвирата, – на мой взгляд, сомнений не вызывало. Знамение явлено: женщина, вдова, скоро будет призвана к исполнению предначертанного. Близится мой час, и надлежит встретить его в готовности.

Небеса добры, они посылают нам знаки своей воли. Тому, кто способен истолковать знамения, они дают возможность встретить грядущее с открытыми глазами.

И еще одна строка не могла мне не запомниться:

Больше вдовою не будет вдова, ибо льва она станет супругой.

Антоний в виде Геракла, символического льва – статуи всегда изображают Геракла с львиной шкурой, – вот что имелось в виду. Боги дали понять: им ведомо, какими мы были и какими будем.

Сейчас, вспоминая тогдашний восторг, я задаюсь вопросом: почему небеса приоткрывают перед нами лишь краешек завесы? Они позволяют бросить в грядущее лишь беглый взгляд, но никогда не открывают его полностью. Они не лгут, но полуправда может быть куда более жестокой, чем прямая ложь.

В итоге прав оказался Олимпий: пророчества только сбивают людей с пути.

Мы испытывали жажду новостей, сущие танталовы муки, ибо сведения поступали к нам отрывочно, словно куски топляка, выбрасываемые морем на берег. Антоний и Агенобарб добрались до Брундизия, но гарнизон Октавиана закрыл перед ними ворота. Антоний приступил к возведению осадных сооружений, а когда Октавиан попытался воспрепятствовать этому, Антоний провел блестящий кавалерийский маневр и разгромил противника, захватив множество пленных. Октавиан обратился за помощью к Агриппе, попросил мобилизовать ветеранов и привести их на юг. Теперь каждый из триумвиров убедился, что другие ведут себя враждебно, и начал действовать соответственно.

Создавалось впечатление, что вскоре разразится масштабная война. Это было хорошо – хорошо для Антония. Чем скорее они сцепятся и сразятся, тем лучше. Антоний остановит Октавиана.

Потом – тишина.

До меня дошло известие, что к моей восточной границе, к Пелузию, прибыл Ирод. Командир тамошнего гарнизона разрешил ему переправиться в Александрию на корабле, и вскоре его судно – жалкая лохань, выглядевшая так, будто вот-вот потонет, – вошло в мою гавань.

Готовясь к его визиту, я поговорила с Эпафродитом, и он попенял на мое невежество. Я задумала дать в честь Ирода пир, но Эпафродит сказал:

– Царица, разве ты не понимаешь, что он не может разделить с тобой трапезу, так же как и я?

Признаться, Эпафродит так редко давал мне повод думать о его вере, что порой я о ней забывала. Но сейчас вспомнила о религиозных запретах, касающихся пищи. Например, иудеи, как и египтяне, не употребляют в пищу свинину.

– Если ты насчет свинины, я прикажу не подавать ее.

Эпафродит, за время службы ставший более раскованным в обращении со мной, улыбнулся:

– О, если бы дело было только в свинине или, скажем, в устрицах! Нет, наши правила гораздо сложнее. Они касаются и посуды, и способа приготовления блюд, и их сочетания: одни кушанья разрешены, но их нельзя подавать вместе с другими, по отдельности тоже разрешенными. Это целая наука.

– И что же мне делать? Не есть совсем, пока он здесь?

Ирод был другом Антония, и я должна почтить его – но как?

– Я могу послать кого-нибудь, чтобы согласовать меню. Но боюсь, тебе придется обновить всю посуду и провести очищение кухонь… Ритуальное, разумеется. Я знаю, что они и так содержатся в чистоте.

Потом ему пришла в голову мысль:

– С другой стороны, это, возможно, не имеет для него значения. Он ведь не настоящий иудей.

– Что ты имеешь в виду?

Я была заинтригована.

– Его предки были идумеями, а мать и вовсе из арабов. – По лицу Эпафродита промелькнула тень презрения. – Конечно, он называет себя иудеем, но не знаю, насколько глубоко это укоренилось. Из политических соображений ему приходится скрупулезно следовать обычаям, но вне страны он может и отбрасывать религиозные ограничения.

– Однако заранее мне ничего не узнать, – вздохнула я. – Придется исходить из предположения, что он относится к запретам серьезно.

– Я его испытаю, – пообещал Эпафродит, – и, уж поверь, разберусь, насколько он правоверный. А тем временем… Для