Читать книгу - "Жизнь и ее мелочи - Светлана Васильевна Петрова"

дороги, скорость небольшая. На месте пока загрузятся, да поболтают, ухи поедят, крабов, что в рыбацкие сети намертво вцепляются, в общем, вернутся с рассветом, не раньше. Значит, вся ночь в его распоряжении.

– Я договорился пассажира к последнему рейсу в аэропорт везти, – соврал Паша, холодея от мысли, что Саша заподозрит обман. – Но ты поезжай, нельзя упускать такой случай. – И добавил, почти ненавидя себя: – Дети рыбу любят.

Павел давно не был у Фиры и принуждал себя не думать о ней. Но пока шел по дорожке к общежитию, тело его вдруг оживилось воспоминаниями, а ноги ослабели. В комнате горел свет и маячила мужская голова. Павел опешил: ну, Фира, ну, штучка, месяц не виделись, а она уже себе хахаля завела? Он тихонько свистнул. Фира тут же высунулась в окно, потом выбежала наружу. Лицо у неё сияло.

– Сын в отпуск приехал!

Она нежно засмеялась и прильнула к Павлу, а он схватил её и стал целовать так крепко, что она даже пискнула:

– Ой, задушишь! Что случилось? Я уж так соскучилась, прямо в груди печёт.

А Павел всё не мог от неё оторваться. Любовь разрывала ему сердце. С трудом вспомнив, зачем явился, сказал задыхаясь:

– Разговор есть. Едем ко мне. Жена на ночь подалась в Рыбачье за ставридой.

– Для разговоров далеко ходить не надо. – Фира отстранилась на вытянутую руку. – С чем явился?

– Беда, – лицо у Павла исказилось. – Пришло время нам свидеться в последний раз.

– Значит, всё-таки беда, – внезапно охрипшим голосом повторила Фира. – Ладно, поедем. Уж прощаться так прощаться! Будет, что вспомнить. Заводи мотор, я только сына предупрежу.

Грузовик со льдом в кузове натужно тащился по петлястой горной дороге, выхватывая фарами дорожные указатели, деревья и кусты. Ночные бабочки, привлеченные ярким светом, всмятку разбивались о лобовое стекло, перебежал дорогу заяц. Проехали уже километров шесть, когда Саша вдруг сказала:

– Останови!

– Ты чего? Плохо стало? – удивился водитель.

– Нет, утюг забыла выключить, – ответила Саша, и щека у неё дернулась.

В темноте долго добиралась до дома. В окнах спальни розовели задернутые шторы – горел ночник. Саша тихо вошла со стороны зимней кухни, взяла прямо из мойки здоровенный нож с изношенным до тонкости лезвием, спрятала его за спину и рванула дверь в комнату.

Рядом с мужем на кровати, где были зачаты их дети, в недвусмысленной позе лежала голая женщина, разбившая вдребезги Сашино счастье. Как раскаленным железом прижгло Сашу под сердцем, глаза застелил липкий черный туман:

– Змея подколодная! – крикнула она. – Сюда доползла, отлепиться не можешь, пиявка. Всё кровь сосешь. Вон он, полюбуйся, почернел весь!

Паша лежал, не шевелясь.

– Да не держу я его, сам за мной бегает, – тихо сказала Фира и села на кровати, прикрыв срам руками.

– Присушила… Значит, ты и есть ведьма! – выдохнула Саша и изо всех сил воткнула нож в большую, с тёмным соском, грудь.

Фира беззвучно повалилась навзничь и застыла. Паша с ужасом уставился на любовницу, вырвал из тела нож, но она не пошевелилась, только из раны, пузырясь, потекла кровь. Павел с трудом перевёл глаза на жену:

– Ты что, Саша, сделала? Ты же её убила!

– Убила? – повторила Саша немного удивленно, повернулась и медленно пошла к выходу, как будто ничего не случилось.

По крайней мере, так решил Паша, потому что не видел её глаз, а решив, поднял нож и ударил Сашу в спину. Она упала лицом вниз, головой к двери, и тоже, как и Фира, замолчала навсегда.

Паша смотрел на лежащих у его ног мертвых женщин и не мог придумать, что теперь делать.

Вышел на крыльцо, закурил машинально. Мелькнула мысль: интересно, сколько дают за убийство собственной жены? А может, ему еще и Фиру припишут – свидетелей-то нет.

За стеной, в полном неведении о грядущем сиротстве, безмятежно спали дети. Пока он будет сидеть, они вырастут, если выживут, а дом разрушится. Из трех пар одна останется да и та расстанется, понял наконец Павел слова старой ворожеи: Сашок и Саша, две Глаши и два Паши. Сигаретный дым ел глаза, Паша прижмурился и выдавил слезу.

Неправдоподобно большая жёлтая луна поднималась слева из-за горы. Тишина звенела – мириады насекомых, надрываясь, яростно славили красоту мира, в который пришли на одно лето. Везде была жизнь и везде была смерть.

Ночь только начиналась.

Жизнь и её мелочи

1

«Март-марток, надевай двое порток» – говорит пословица. В тот год март выдался не по сезону тёплым, хотя залежи грязного снега во дворах и скверах до конца ещё не растаяли. Чтобы ускорить процесс, дворники весело щурят на солнце и без того узкие азиатские глаза и, не слишком утруждаясь, долбят осевшие кучи лопатами. Кое-где обнажились газоны, среди прошлогоднего мусора трогательно пробивается бледная травка, почки набухли желанием. Всё спешит жить, напиться радости. Зима тронулась в направлении весны.

Климат меняется заметно, но погода – дама капризная, ещё дохнёт холодком – сырым, противным, но уже бессильным. А пока, пользуясь случаем, пенсионеры повылезали из зимних камер добровольного заточения и – кто бодро, а кто и не очень – шаркают по дорожкам городского сада, лепятся к нагретому дереву скамеек, блаженствуют молча, сбитые с толку неожиданным теплом, которое будит в них неясные воспоминания.

Одиноких старушек больше всего, попадаются и парочки. Не сильно пожилой, но совершенно седой мужчина облюбовал лавочку в стороне от прогулочных троп. За шеренгой небольших садовых можжевельников, напоминающих по форме кипарисы, он мог снять чёрные очки и подставить лицо живительным лучам, не привлекая внимания к своему уродству.

С южных деревцов уже убрали зимние покрывала, сберегавшие от стужи, и воробьи с размаху глубоко влетают в зелёное нутро, невидимо шебуршась там и радостно вопя на птичьем языке. Один дежурит на самой верхушке и время от времени забирается внутрь, чтобы доложить обстановку. В детстве у мужчины дома жил выпавший из гнезда птенец. Эту плохо закончившуюся историю не стоило ворошить, но она жила в нём, независимо от его хотения, поддерживая интерес и нежность к воробьям. Оказывается, пульс у суетливых птах до 1000 ударов в минуту, температура тела 44 градуса, шейных позвонков в два раза больше, чем у жирафа, характер склочный, склонный к разборкам, а мир воробьи видят в розовом свете.

Он изучил у Брема весь раздел, посвящённый воробьям. Дома в книжном шкафу стоял десятитомник «Жизни животных» в зелёном, слегка потёртом сафьяновом переплёте с коричневыми уголками, издание 1893 года Товарищества «Общественная польза». Но Брем в основном