Читать книгу - "Письма, телеграммы, надписи 1889-1906 - Максим Горький"

Не падайте духом, голубчик! Невозможно, чтобы Вас держали долго в этом Минусинске, уверен, что невозможно это! От недомоганий — можно оправиться, а работать — кто Вам мешает? Пишите книгу о Сибири, о Минусинске, о его — говорят — удивительном музее. Смотрите поспокойнее на Вашу ссылку — право же, беда невелика! И — опять говорю — долго это не продлится, говорю не только по внутреннему убеждению, но и потому, что слышал, — за Вас хлопочут в Питере.

Работайте, пока что, главное — чтобы человек был занят. Соберите в кучу Ваш талант и опыт и хорошим усилием воли пустите себя в дело.

Подумайте: ведь этот кавардак, происходящий в жизни русской наших дней, долго продлиться не может. И тем, что будут отливать на окраины России бунтующую русскую кровь. по каплям — ведь не исчерпают взволнованного моря этой крови. Зря только раздражают людей и этим раздражением — весьма возможно — создадут такую сумятицу взаимного непонимания и ожесточения, что, право же, лучше бы теперь же немножко отпустить вожжи. Не тот только силен, кто прет на рожон, но и тот, кто умеет отклонить удар его в сторону.

Глуп медведь, который сам всаживает в себя рогатину, и — Вы знаете — ненадолго хватает его сил для такого вредного занятия.

Вы, может, думаете: «Хорошо тебе, дяденька, рассуждать, сидя на южном-то берегу Крыма». Нет, знаете, нехорошо. Я вообще терпеть не могу этого места, а теперь, живя в нем поневоле, ненавижу его всеми силами души. Каюсь, что не поехал жить в Арзамас, куда меня посылало начальство. Я — северянин, волгарь, и среди здешней декоративной природы мне — неудобно, как волкодаву в красивой конуре, на цепи. Я не хочу сказать, что поменялся бы с Вами местом жительства — зачем врать? — но искренно предпочитаю Крыму — Вятку. Да и в Ваши нынешние места попасть — не теряю надежды, зная внимание начальства к русскому писателю вообще и к моей персоне в том числе.

Не грустите же, товарищ, а лучше — затейте-ка работу! Единственное утешение для нашего брата — работать!

За все, что Вы писали обо мне, — сердечное спасибо, но, по-совести сказать, взгляд Ваш на меня мне кажется немножко гиперболичным. Вообще — поскольку знаю я Вас, журналиста, — в писаниях Ваших вижу некое преувеличение, — должно быть, физическая величина Ваша влияет на характер творчества. Недавно прочитал три Ваши книжки: «Недавние люди», «Святочную», «Столичную бездну». В последней — очень хорош рассказ о Нелли Раинцевой. Порою — со злобой на Вас — видел, как Вы руками мастера, способного лепить крупные фигуры, создаете безделушки для забавы сытых и праздных мещан. Простите, не время теперь говорить с Вами об этом, но я уж как-то не могу не сказать.

Завтра увижу Чехова и Л[ьва] Н[иколаевича] — скажу им о Вас и всегда буду сердечно рад, если смогу чем-либо быть полезным для Вас.

Ну, не скучайте же, не падайте духом, работайте! Когда выйдет Ваш «Зверь»?

Буду ждать. Напишите, если нужно что-либо.

Крепко жму Вашу руку!

А. Пешков

198

Е. К. МАЛИНОВСКОЙ

Февраль или начало марта 1902, Олеиз.

Двойственность моего отношения к людям я мог бы объяснить себе так: вообще — по строю моей души и опыту жизни — я склонен относиться к людям благодушно, ибо — ясно вижу, что бесполезно предъявлять к ним высокие и строгие требования. Затем: у меня выработалось убеждение, что каждый человек, который смело живет по законам своего внутреннего мира и не коверкает себя насильно ради чего-либо, вне его мира существующего, — хотя бы это был бог или другая идея, столь же крупная и требовательная, — такой человек, по моему мнению, вполне заслуживает уважения, и я не. имею права мешать ему жить так, как он хочет… если он сам не мешает мне жить так, как я хочу.

Другая сторона: я имею определенные задачи, крепко верю в возможность их разрешения и кое-что делаю для разрешения их — хотя делаю меньше, чем мог бы. И ко всем людям, вступающим в область моих верований, я отношусь подозрительно, строго, порою — жестко, а часто, вероятно, и несправедливо. Тут я — правоверный мусульманин, для которого люди делятся на иудеев, христиан, буддистов. Или, вернее, я иудей, — ибо я более нетерпим, чем мусульманин. Почему нетерпим? А потому, что я осязаю всем моим существом то, во что верую, и знаю, почему я именно так верую. А почему сей или оный верует так же, как я, — не знаю, не понимаю и — подозреваю искренность всех, идущих в тот храм, в котором горит мое сердце. Лишь тогда я с радостью отказываюсь от подозрений моих, когда вижу, что поступки человека сообразны вере его. Вот и все.

Против Вас лично я не могу ничего иметь, Вы не поняли меня. У Вас, мне кажется, слишком чуткое самолюбие, а это — болезнь души, поверьте мне! Это такая же болезнь души, как повышенная раздражимость кожи — болезнь кожи. Согласитесь — мне ведь нет надобности лгать Вам? Нет, знаете, самолюбие — это не очень важная вещь. Самоуважение — вот что облагораживает человека и дает ему силы. Самолюбие — нечто внешнее, нечто вроде шелковой юбки, самоуважение — это внутреннее, это — как сок, как кровь. Оно — воспитывается, и Вы можете воспитать его в себе. В Вас я вижу что-то хорошее, стойкое, упрямое, и — искренно говорю — считаю Вас недюжинным человеком. Если я ошибаюсь — мое горе. Но я редко ошибаюсь и все-таки уверен, что где бы то ни было — Вы проявите себя, и как бы Вы ни жили — Вы не проживете бесследно, как живут тысячи людей. Неприятная черта в Вас известна мне одна — самолюбие. И сна потому неприятна, что может часто мешать Вам жить, сбивать Вас с толка будет.

Гусев? При всей своей лени, осторожности и — тоже — сильной склонности поддаваться игре своего самолюбия, — он интересная фигура и хороший работник, как мне кажется. Того, на что указал Вересаев своим Токаревым, в нем я мало заметил. Он для меня — любопытный тип умеренного человека, умеренного не из страха, а и по совести. Я понимаю — он герой не моего романа, он скорее враг, чем друг, но порядочный враг лучше плохого друга.

Не писал долго по чисто внешним причинам. Шурка умер, было много разных людей, приехал Андреев. Спасибо Вам за письма, большое спасибо! Иногда я буду подолгу молчать — не обижайтесь, пожалуйста! Я люблю писать тогда, когда ясно вижу пред собою того, кому пишу. Очень просил