Читать книгу - "Принцесса Клевская - Мари Мадлен де Лафайет"

Та же самая счастливая звезда кардинала Мазарини сумела привести к поразительному результату. Во Франции были подавлены остатки раздоров и заговоров. Всеобщий мир положил конец войнам за пределами страны. И перед королевой кардинал частично выполнил свои обязательства: он в конечном счете добился бракосочетания короля (к которому она так страстно стремилась), хотя полагал, что это противоречит его собственным интересам. Однако женитьба короля оказалась для него благоприятной: спокойное, мягкое расположение духа королевы не оставляло места опасениям, что она может попытаться отнять у него управление государством. Словом, для полноты счастья кардиналу требовалась лишь его продолжительность во времени, которого ему как раз и не хватило.

Смерть прервала его безмятежное блаженство спустя короткое время после возвращения из путешествия, завершившегося подписанием мира и бракосочетанием, Мазарини умер в Венсеннском лесу[91]с твердостью духа скорее философской, нежели христианской.

После смерти он оставил несметные богатства. В качестве наследника своего имени и своих сокровищ Мазарини выбрал сына маршала де Ламейре; женил его на Гортензии, самой красивой из своих племянниц[92], и передал в его пользу все предприятия, зависевшие от короля, точно так же как и свое собственное достояние.

Король тем не менее благосклонно отнесся к его распоряжению, равно как и к тому, которое кардинал сделал перед кончиной, – касательно распределения в дальнейшем должностей и бенефиций. Словом, и после смерти тень кардинала по-прежнему властвовала над всем, и король, казалось, собирался руководствоваться в своих поступках чувствами, которые он внушал ему.

Смерть Мазарини породила великие надежды у тех, кто мог претендовать на пост министра. Они, видимо, полагали, что король, который прежде беспрекословно позволял управлять и теми вопросами, кои относились к государственным, и теми, что касались непосредственно его особы, охотно согласится на правление министра, который пожелает заниматься лишь общественными делами и не станет вмешиваться в его частную жизнь.

Им и в голову не могло прийти, что человек способен до такой степени измениться: никогда не препятствуя исполнению королевской власти первым министром, он захочет забрать в свои руки и королевскую власть, и функции первого министра.

Поэтому многие мужчины надеялись получить какую-то долю в делах, а многие дамы, примерно по тем же причинам, очень надеялись приобрести частичку благосклонности короля. Они видели, как страстно он любил мадемуазель де Манчини и какой неоспоримой властью, казалось, пользовалась она над ним, – ни одна любовница никогда не владела сердцем своего возлюбленного столь безраздельно. Они надеялись, что, обладая большими чарами, добьются, по крайней мере, такого же влияния, и многие уже брали за образец для своего состояния богатство герцогини де Бофор[93].

Однако, дабы лучше разобраться в положении дел, сложившемся при дворе после смерти кардинала Мазарини, и в последующем развитии событий, о коих нам предстоит рассказать, придется в нескольких словах описать особ королевского дома[94], министров, которые могли претендовать на управление государством, и дам, которые могли надеяться на королевскую благосклонность.

По своему положению королева-мать занимала главенствующее место в королевском доме и на первый взгляд должна была держать его своим авторитетом. Но та же природа, которая сделала для нее королевскую власть тягостным бременем в то время, когда она целиком находилась в ее руках, помешала ей взять хотя бы часть этой власти, когда она уже перешла в другие руки. Разум королевы-матери был встревожен и устремлен к делам при жизни короля – ее супруга, но как только она получила возможность распоряжаться и собой, и королевством, все ее помыслы обратились к жизни тихой, заполненной благочестивыми заботами и молитвами; ко всему же остальному она относилась с величайшим равнодушием. Зато была чувствительна к дружескому расположению своих детей. Она растила их подле себя с материнской нежностью, вызывавшей порою ревность тех, с кем они делили свои удовольствия. Итак, королева-мать бывала рада, если дети проявляли к ней внимание, зато была совершенно неспособна взять на себя труд употребить по отношению к ним настоящую власть.

Молодая королева – особа двадцати двух лет, весьма привлекательная на вид, ее даже можно было бы назвать красивой, но никак не приятной. Малое время, проведенное ею во Франции, и мнения, какие о ней высказывались до того, как она приехала, стали причиной почти полного неведения о ней; по крайней мере, не обнаружив в ее характере честолюбивых наклонностей, о которых ходило столько слухов, никто не мог сказать, что знает ее. Каждому было ясно, что она полностью сосредоточена на своей безумной страсти к королю, полагаясь во всем остальном на королеву, свою свекровь, как в отношении людей, так и в отношении развлечений, и зачастую горестно страдая по причине безмерной ревности к королю.

Месье[95], единственный брат короля, тоже был сильно привязан к королеве, своей матери. Его наклонности вполне соответствовали женским, зато наклонности короля, напротив, отличались прямой противоположностью. Месье был красив и хорошо сложен, но красота его и рост скорее подходили принцессе, нежели принцу. Поэтому он больше думал о том, чтобы его красотой любовались окружающие, а вовсе не о том, чтобы пользоваться ею для привлечения к себе женщин, хотя постоянно находился в их обществе. Казалось, самолюбие понуждало его испытывать влечение лишь к собственной персоне.

Госпожа де Тианж[96], старшая дочь герцога де Мортемара, похоже, нравилась ему больше других, хотя их общение сводилось скорее к несдержанным откровениям и не имело ничего общего с истинно галантными отношениями. Принц, естественно, отличался учтивостью, благородной и нежной душой, настолько восприимчивой и впечатлительной, что люди, вступавшие с ним в более близкие отношения, могли, используя его слабости, почти не сомневаться в своей власти над ним. Но главной его чертой была ревность. Хотя более всего страданий эта ревность приносила ему, и никому другому, мягкость духа делала его не способным к решительным, резким поступкам, на которые он мог бы отважиться в силу своего высокого положения.