Читать книгу - "Карусель сансары - Юрий Мори"

разрывом выходил к чему-то, до боли напоминающему ресторанную эстраду средней руки – приподнятую на полметра от пола площадку, с двумя кулисами по бокам, явно мощными, но выключенными сейчас прожекторами, направленными на центр. Тяжёлый тканевый задник явно изображал богатство природы и широту души: бескрайнее поле с солнцем над ним в ярко-синем небе, колосящиеся зерновые и далёкий горизонт. Для полного сходства с занятиями в интернате не хватало комбайнов, но чего не было, того не было.

– Не стойте, не стойте, панимаэш-ш-ш! За стол, ну-ка, за стол! – продолжал хлебосольный хозяин. Мест почти не было, поэтому и Судак, и Мякиш обошли праздник желудка по касательной и сели на концах подковы, спиной к предполагаемому танцполу. Теперь Антон мог рассмотреть гостей господина Ерцля. Сам Бенарес Никодимович сидел во главе стола, рядом с ним, по обе руки, обнаружились Анатолий Анатольевич – с совершенно пасмурным лицом, и Алина Евгеньевна. Женщина, напротив, слегка раскраснелась, что говорило о принятой внутрь паре бокалов. Дальше располагались самые разнообразные люди, от сочетания которых в одном месте Мякиш изрядно удивился: капитан Камаев с неразлучным Дрожкиным по обе руки от Полины, Харин – всё такой же косматый и угрюмый, Алексей по прозвищу «Принц», Боня и Олежек – постаревшие со времени пересечения реки, но узнаваемые, вполне, вполне… Дальше сидел Филат, нелепый в своей серой интернатовской форме, даже не снявший кепку. Ваддик из купе, всё в той же тельняшке с закатанными рукавами, его спутница Нона с неизменным вязанием в руках, бабушка Десима Павловна, Толик с Леркой и Геннадий – вот эти трое вовсе не изменились. Женя Ойбляц уже держал в обеих руках по бокалу, словно боялся, что отнимут.

Двойника видно не было, что тревожило, но не сильно – появится ещё, гадёныш.

Однако, самое главное…

И – самое страшное.

Антон даже моргнул, надеясь, что показалось, протер глаза обшлагом смокинга – но нет, ничего не изменилось. Рядом с ним сидела Маша, вполне живая и настоящая, словно он и не видел её тело с разбитой головой всего лишь сегодня утром. Она приветливо улыбнулась, отчего её толстая шея напряглась, став похожей на ствол старого дерева, и сказала:

– Привет!

Мякиш сдавленно ответил что-то с равной вероятностью похожее на «здорово!» и «сгинь!». Сам он не смог бы выбрать определённо.

– Ну что ж, друзья! – зычно провозгласил господин Ерцль, поднимая рюмку. – Вот мы и в сборе. Рад приветствовать всех в стенах моего скромного дворца, особенно сегодняшнего виновника торжества, Антона Сергеевича Мякиша!

Все зааплодировали, не вставая. Даже Женя поставил полные бокалы на стол, чтобы освободить ладони, хлопнул пару раз и вновь подхватил выпивку. Нет, точно боится, что отнимут. Десима Павловна без улыбки смотрела в глаза Антону, словно собиралась что-то сказать. Но промолчала.

Все выпили, не чокаясь, началась обычная для больших застолий тихая, но навязчивая кутерьма: кто-то звенел вилкой, кто-то негромко смеялся, раздался шепоток разговора, просьбы передать блюдо, чавканье и тихий скрежет ножек стульев по полу.

Мякиш ничего не понимал, кроме того, что попал на этот раз в некий капкан. Всё, с ним случившееся, должно как-то кончится здесь. И сейчас. Точнее, немного позже: немедля налив вторую рюмку, над столом с тостом «за дорогого хозяина!» уже поднялся Судак, одной рукой расправляя на заднице явно мешающие фалды фрака. Маша, словно это было ей привычно как дыхание, схватила тарелку Антона и начала накладывать по ложке-другой бесчисленных салатов, закусок, каких-то мясных ломтиков и кубиками нарезанный сыр.

– Ты наливай, это надолго! – шепнула она, наклоняясь к нему. От жены шёл странный запах, нечто вроде того, что ощущается в лесу после дождя: смесь сырой земли, листьев и чего-то затхло-грибного.

Мякиш послушно взял бутылку, даже не глядя, что это, и плеснул на два пальца коричневатый, цвета слабого чая, напиток в обе рюмки, свою и супруги. Поднял взгляд, встретился глазами с Полиной, пожал плечами. Что-то объяснять сейчас было бессмысленно.

Да и как объяснить то, чего он сам не понимал?

Еда имела вкус, уже спасибо неведомо кому, а алкоголь – крепость. От первой рюмки приятно обострилось зрение, внутри потеплело, поэтому он налил вторую и выпил одним глотком, совершенно не прислушиваясь к суете, тостам, разговорам. На Машу старался не смотреть, но она сама лезла на глаза, постоянно спрашивая, не положить ли ещё что-то.

Антону было физически неприятно видеть её такой обычной, живой, после того как видел труп. Но он отказывался молча, мотая головой, и запивал свои неудобства оказавшимся неплохим бренди содержимым бутылки. Не сказать, чтобы опьянел, но слегка повело.

– Ты на неё так смотришь… Я тебе неприятна, Мякиш? – спросила вдруг Маша.

– Я… – Антон замялся. Не первый такой разговор, и не второй, но он всегда терялся. Потом плюнул и ответил честно: – Я не хочу с тобой жить. Дело не в Полине, хотя и в ней тоже, дело в тебе и во мне. В том, что давно уже не назвать «мы».

Жена вздохнула, отчего окружающее её облачко лесного аромата стало сильнее. Повеяло уже хвоей, зимним лесом, промозглым, замороженным до льда воздухом.

– А Виола?

– А она вообще – есть? – уточнил он. – Мне кажется, здесь всё придуманное. Вообще всё.

– Ты прав. Но не вполне, – неопределённо ответила Маша. – Придуманное, но не всё.

Тем временем Бенарес Никодимович добрал до нормы, поэтому тосты сыпались один за другим, то в его исполнении, то поддержанные такими же пьяными, раскрасневшимися гостями.

– За карантинную монархию!

– За последний штамм!

– Слава обнулению Большого Номинала!

– Ура и да здравствует! – вот так обтекаемо, но от Филата иного ждать и не приходилось.

– Полиция с народом! – гаркнул Камаев, лихо закинув немаленький бокал залпом.

– За любовь… – пискнула Полина, но её поддержали, закричали, повторяя тост всё громче и громче, чокаясь с металлическим звоном, лезли к ней пить на брудершафт.

– Слава оппозитам! – это уже Толик.

– Ну так, – поддержал Геннадий. Вот это был отличный тост, ёмкий, как на охоте.

Мякишу стало даже не противно: этот этап он с честью преодолел, – просто скучно. Сейчас бы выцепить каким-нибудь чудом парикмахершу, выбраться из особняка и уехать к ней домой. И сделать её квартирку своим домом, местом, куда хочется возвращаться.

Но этого не будет, с тоской понимал он.

Ничего не будет. Только вечный шабаш, чужие пьяные лица и ощущение гребли против течения, когда всё против тебя: и кровавые мозоли на руках, уже лопнувшие, пачкающие вёсла, и ревущий поток воды, и неповоротливая лодка, которой наплевать, разобьёшься ты или выплывешь. Она вообще вещь, а вещам