Читать книгу - "По собственному желанию - Борис Егорович Бондаренко"

— Кент, это только ради тебя. Если хочешь, я вообще никогда за руль не сяду.

— Ох ты лиска-актриска… — вздохнул Кент.

За руль она, конечно, села в тот же день, но ездить стала осторожнее и до сих пор обошлась всего двумя проколами, да и то один за стоянку в неположенном месте.

3

Вот так жили они три года, и порой Кент очень уставал от такой жизни, но как-то притерпелся, и хотя, случалось, в душе клял и Шанталь, и сумасбродных ее друзей-приятелей, и богемные ее привычки, но всерьез не думал, что такая жена его не устраивает. И вот — взрыв, потрясший обоих. Почему так вдруг? Десяти часов не прошло, как вчера он увидел Шанталь, Сидящую в кресле, и то, что произошло за эти часы, резко разделило жизнь Кента — да и ее, видимо, тоже — на две части. И, стоя на берегу Москвы-реки, Кент, как ему казалось, хорошо понял, что произошло. Теперь они были не просто нужны друг другу, как раньше, до вчерашнего еще дня, а необходимы. Та самая необходимость, что выражена древними, как мир, словами: «Доколе смерть не разлучит нас». И что бы теперь ни случилось между ними, той связи, что рождена этой необходимостью, уже ничем не разрушить. Кент смутно догадывался, почему это так. Видимо, в душе каждого человека есть что-то такое, что может быть отдано другому человеку только однажды, и сегодня ночью они отдали себя друг другу. И не в их воле расторгнуть этот нигде не записанный и тем не менее самый прочный из всех возможных союзов. Да, все так, и теперь они пожизненно приговорены друг к другу. На благо или во зло — это уже другой вопрос…

Он поехал домой и стал ждать Шанталь. Вернулась она раньше обещанного, он стоял на балконе и видел, как она медленно выбралась из такси и понуро побрела к подъезду. Встревоженный Кент заранее открыл дверь, хотел обнять ее, но Шанталь отстранилась, тихо попросила:

— Подожди, родной, я сначала приму душ.

— Случилось что-нибудь? — панически испугался Кент, глядя на ее бледное лицо.

— Нет, милый, ничего. Сейчас, подожди…

И Шанталь стала торопливо раздеваться, с каким-то отвращением бросая одежду прямо на пол.

В ванной она была так долго, что Кент не выдержал и пошел к ней. Шанталь с ожесточением терла себя губкой.

— А ну-ка, — приказал он, — хватит.

Она покорно выпрямилась, Кент вытер ее, набросил халат и на руках отнес в спальню, укрыл одеялом. Шанталь всхлипнула, попросила платок, закурила и, чуть успокоившись, стала рассказывать:

— Прости, напугала я тебя… Понимаешь, Кент… иду я в павильон, а сама никак не могу забыть тебя… и то, что ночью у нас было. Ну, опоздала немного, режиссер покосился, но промолчал, приказал приготовиться к репетиции. А меня прямо трясет всю. Я к тебе хочу, ты так и стоишь перед глазами, а мне надо играть вздорную, распутную бабенку и целовать этого смазливого прохвоста с усиками… А я не могу, понимаешь? Но ведь надо, черт возьми, работа есть работа… Начали репетировать — хожу, говорю, руки-ноги как деревянные, но все пока ничего, а вот как к поцелуям дело подходит — не могу, и все… Тебе не противно это слушать?

— Нет, говори.

— Режиссер кипятится: «Ты что, целоваться разучилась?» Я огрызаюсь. Повторили еще раз — и опять ничего не выходит. Наконец решили все-таки снимать, метры вынь да положь, сделали пять дублей — и все плохо. Режиссер уже просто орет на меня, я тоже не выдержала, обозвала его и ушла. Вот… — Шанталь глубоко вздохнула. — Еду к тебе, и до того мне противно все. Как вспомню эти усики, тошнить начинает. Такое ощущение, что с ног до головы в дерьме вывалялась. Сейчас я даже тебя целовать не могу.

— Ну вот еще. Я сам тебя целовать буду…

И скоро Шанталь совсем успокоилась, они пролежали в постели до вечера, и опять было то новое, другое, что пришло к ним ночью, и только перед сном Шанталь со вздохом сказала:

— Не представляю, как я завтра буду играть эту стерву…

А месяца через три Шанталь приехала домой в стельку пьяная. (Не приехала — привезли. Тот самый смазливый «прохвост с усиками», о котором с таким отвращением говорила она Кенту.) Стояла, покачиваясь, в прихожей, медленно стягивая перчатки, рядом «понимающе» помаргивал «прохвост», Кент тут же выпроводил его, раздел Шанталь и отвел в спальню. Она покорно дала уложить себя, тут же попыталась встать, но не смогла сделать и шагу. Кент, сжимая ладонями ее голову, говорил какие-то ласковые, осторожные слова. Он уже понял — случилось с Шанталь что-то серьезное, а не просто очередная накладка в ее «богемной» жизни.

Когда он уезжал на работу, Шанталь спала. Кент оставил записку с просьбой сразу, как только проснется, позвонить ему.

Она позвонила в одиннадцать и тусклым голосом сказала:

— Это я.

— Как ты себя чувствуешь?

— Плохо, Кент, совсем плохо.

И столько безнадежности было в ее голосе, что Кент, покосившись на двух инженеров, сидевших у него в кабинете, быстро сказал:

— Я сейчас же приеду, Шанти, слышишь?

— Да, Кент, слышу. Приезжай…

Когда он вошел, Шанталь сидела на полу около магнитофона, изрыгавшего какую-то необыкновенно веселую музыку. Кент выключил магнитофон, присел перед ней на корточки и сказал:

— У тебя что-то случилось.

— Да. — Две крупных слезы медленно выкатились из ее глаз.

— Что?

— У меня не будет детей, Кент.

Ко всему был готов он, но только не к этому… И, видимо, не удалось ему скрыть свое отчаяние, потому что Шанталь, не спускавшая с него глаз, жестко сказала:

— Теперь у тебя есть все основания для развода — помимо всего прочего.

Кент опомнился:

— Какого развода? О чем ты? Я не собираюсь разводиться с тобой.

— Это ты сейчас так говоришь.

Он тоже сел на пол, тронул ее за руку.

— Шанти, об этом не может быть и речи. Ни сейчас, ни потом.

— Может. Ты никогда не примиришься с этим. Я же знаю, какой это для тебя удар.

— Да, — согласился Кент, — удар действительно большой, не стану отрицать. Но из этого в конечном счете ничего не следует. — Шанталь молча смотрела на него, и он медленно продолжал: — Совсем ничего, понимаешь? Я люблю тебя такой, какая ты есть. И добавить мне нечего. Так что давай договоримся, что об этом мы больше даже не будем упоминать.

Она пристально смотрела