Читать книгу - "Идеалист - Владимир Григорьевич Корнилов"

влететь в поднятых снопах брызг в зовущую речную ширь, занырнуть и долго плыть в прохладной упругой её глубине, чувствуя, сознавая молодую свою силу, свою готовность преодолеть всё, что могло бы встать на пути.

Потянулись следом другие видения, теперь казалось, во всём певучерадостной поры. Вот вместе с Витькой они у огромного, как дом, комбайна Макара, гулко стучащего цепями и шестерёнками, пышущего пылью и жаром от долгой дневной работы.

Макар и Женя Киселёва, таскающая своим трактором комбайн по хлебному полю, неразлучны в этих страдных днях лета, и оба в своей стихии, - пропылённые, с потными измазанными лицами, с лоснящимися от чёрного масла пальцами рук. Оба, чувствуя зависть, видя молчаливую мольбу в глазах стеснительных мальчишек, понятливо переглядываются друг с другом, с какой-то отеческой простотой втягивают в свой страдный азарт. Из рук Макара принял он, сжал ещё чистыми незамозоленными руками штурвал довоенного «Коммунара», и первое зерно, намолоченное им с того дальнего поля у Немды, смешалось в бункере комбайна с зерном Витьки, с зерном Макара и Жени. Как просто, как ясно было тогда, как понимали друг друга люди!..

А вот она, верная ему Зойка, удивительная девчонка из удивительной юности, вдруг явившаяся из растревоженной памяти. В белом платьице. На высоком бугре, прижимая к плечу охапку васильков, стоит она, девчонкаЗойка, в трепетном ожидании той, единственной для неё из сотен подвод, на которой увозят на войну её Алёшу. И несётся с высокого холма её отчаянный крик: «Алёшк-а-а-а»… И тут же сливается с другим таким же отчаяннорадостным её криком. И вот уже от домов Семигорья несётся Зойка к нему, стоящему на костылях у одинокой берёзы в поле…

Алексей Иванович открыл глаза, и всё, что когда-то было ушло. Уже не Зойка – глаза возбуждённой Васёнки перед ним, и голос её с горечью взывает к его уму:

− Так что же такое происходит, Алёша? Неужто самим себе ворогами стали?..

Затуманилось певуче-радостное прошлое. Отрезвлённая память из той огромности, что хранилось в ней, стала отбирать, добавлять к Васёнкиному исповеданию свои горестные заметы.

Вспомнился случайный и, как тогда показалось, вроде бы малозначительный разговор с проводницей вагона.

Ехали они с Зоей на Мацесту, как обычно не в сезон, в марте. В вагоне почти не было пассажиров, и проводница за долгую дорогу расположилась к ним. Подавая чай, присаживалась, пристраивала свои привычные к работе руки на коленях. Уловив в Зое словоохотливую собеседницу, с житейской простоватостью говорила о разных дорожных пустяках, в то же время с какой-то затаённой оценивающей внимательностью приглядывалась к вежливо и молчаливо слушающему их Алексею Ивановичу.

Зоя, как обычно бывало с ней в дорожных разговорах, стала спрашивать по виду ещё молодую проводницу про дом, семью, и женщина охотно отвечала. Тут же заговорила про главную свою заботу: о неопределившейся судьбе своей дочери. «С десяти годков только о медицинском мечтала. Готовилась. В прошлом году сдавать ездила. И сдала хорошо – школу, считай, отличницей закончила. И в больнице нянечкой целый год отрабатывала. Да разве попадёшь туда при бедности-то? Сейчас вот в Харьков отвезла. Через «не хочу», а надо пристраиваться – пусть циферки в бухгалтерии считает…»

Алексей Иванович, как всегда, в несогласии с подобным противоестественным решением, вмешался в разговор:

− Но почему, почему вашей девочке отступаться от мечты?!. Снова и снова надо пробовать!..

− Чего же тут пробовать? – с тяжёлой, придавившей его усмешливостью сказала женщина. – Шести тысяч у меня нет!..

− Каких шести тысяч? – не понял он.

− Вы не из врачей сами-то? Нет? Шесть тысяч место стоит. Без них и соваться в институт нечего.

− Откуда у вас такие мысли?! – Алексей Иванович готов был обрушить на женщину всю свою убеждённость в существующей, несмотря ни на что, общественной справедливости. Но что-то удержало его. Каким-то неясным для себя чутьём он уловил, что женщина, с усмешкой сожаления смотревшая на него, ближе к действительной жизни, чем он, Алексей Иванович Полянин.

Он только нервно поправил очки на вдруг заболевших глазах, сказал сдержанно:

− В доме у нас живёт девочка, её зовут Валя. Из такой же бедной семьи. Живут вдвоём с матерью. Трижды она поступала в медицинский, но поступила. Не деньгами. Упорством добилась.

Женщина-проводница тяжко вздохнула, всё так же сожалеющее глядя на Алексея Ивановича, сказала с той же спокойной убеждённостью:

− Значит, другим чем-то расплатилась. Вы же о том не можете знать?

Алексей Иванович, стиснув зубы, вышел в коридор. В подавленности стоял у окна, думал: откуда, откуда в людях эта вот упрямая убеждённость в будто бы извечной несправедливости? Думал, не мог ответить. Долго стоял у окна, уже ничего не видя в наступивших на воле сумерках, пока Зоя не подошла, не прижалась понимающе к его плечу, не увела в купе.

Чуть позже, когда в другом поезде он ехал в Москву на писательский съезд, попутчиком его оказалась другая женщина, расположившая его к себе утомлённым лицом, строгостью костюма и умным проницательным взглядом. По тому, как скупыми деловыми движениями она быстро распределила по местам плащ, шляпку, сумочку, небольшой чемоданчик, можно было догадаться, что женщина эта из тех деятельных натур, чья самостоятельность определяется заметным общественным положением.

Дорога, как убедился за свою жизнь Алексей Иванович, удивительное место для человеческих общений. На какое-то время люди вырываются из круга привычных забот и в тесноте вагона, во всегда томящем деятельного человека бездействии, охотно вступают в разговор даже с незнакомым человеком.

Так случилось и на тот раз. Как выяснил Алексей Иванович, попутчица оказалась профессором Медицинского института, и Алексей Иванович, разговорившись и вспомнив не столь уж давний разговор с проводницей сочинского поезда, подумал: на ловца и зверь бежит! Подумал, и спросил, вот так, прямо, не скрывая своего отношения к тому, что услышал тогда.

И женщина, с усталым лицом и проницательным взглядом умных глаз, посмотрев на него пристально, и, видимо, поняв, что далеко не обывательское любопытство движет её дорожным собеседником, сказала со вздохом:

− К сожалению, та женщина, о которой вы говорите, близка к действительности. Скажу только о том, что знаю достоверно. Вступительные экзамены я принимаю по списку. Передают мне его сверху. В этом списке против определённых фамилий поставлены точки. Абитуриенту, который отмечен точкой, я должна поставить проходной балл.

− Не понимаю. А если его знания не соответствуют баллу?!. Если вы всё-таки не поставите ему требуемый балл?!.

− Буду вынуждена уйти из института. При существующей системе есть десятки способов сделать это.

Он