Читать книгу - "Новый год в октябре - Андрей Молчанов"

— Один мой знакомый, — заметил Прошин хладнокровно, — тоже любил говорить гадости и тоже называл это откровенным разговором. Так вот — в итоге он оказался без собеседников. Теперь относительно твоих обличений. Все, что ты плетешь, бездоказательно.

— Почему же? — Она вызывающе вскинула голову; не глядя, достала из нагрудного кармашка записку. — Узнаешь? Твое послание к Коле. Чукавин как-то сказал, что ты и под меловую черту на асфальте пролезешь. Посмотрим, как это выйдет у тебя на сей раз.

Он быстро схватил ее за руку.

— Стоп! — Она спрятала бумагу за спину. — Вы поступаете не по-мужски, Алексей Вячеславович… Я могу поднять крик, получится безобразная сцена…

Прошин нехотя разжал пальцы.

— Удивительно, — сказал со смешком. — Я видел десятки начальников лабораторий — вообще десятки всяких начальников! — и у всех дело поставлено так, что их гаврики и пикнуть не смеют против, а уж если говорить про слежку и сбор улик… Н-да. Невероятно. Ну, а что касается анализатора, им ничего не стоило бы свернуть таковой на нет в первый же день упоминания о нем. И почему мне так не везет? Размазня я, что ли?

— А ты набрал себе не тот экипаж. Сплотил таланты, будучи бездарью. Ты думал, с такими легче, думал — такие все сделают быстро и красиво, а ты выиграешь свободное время и почести. Однако, выигрывая в одном, проигрываешь в другом. Закон. Физики и жизни.

— Наташа. — Он безуспешно пытался говорить просящим голосом. — Я заклинаю тебя. Давай так. Я уйду из лаборатории, уступлю свое место Лукьянову и тему восстановлю! От тебя требуется одно — подарить мне эту бумагу. Все. Договор взаимовыгодный.

— Да брось ты это делячество! — поморщилась она. — Если на то пошло, Лукьянов так и так займет твое место. И тему восстановит! А бумажка получит ход. Я не могу сделать иначе.

— Жаль, — сказал Прошин. — Но дело твое… Унижаться не стану. Только что бумажка? Ее можно трактовать как, материал мелкой производственной склоки, определяющий, ну… мои субъективные научные воззрения, скажем. Не преступление, что мне нравилась одна система датчика, а кому-то другая. Правда, лишний шум. Но — переживем.

— Ошибаешься. Все будет разбираться в далеко не радужном для тебя варианте: на фоне всех твоих дел, твоего облика… Будет скандал, уверяю тебя. — Она помолчала. — Слушай, скажи… Зачем ты… все это жульничество… вообще… зачем? Леша…

— Угу, — молвил Прошин, кивая в пустом раздумье. — Детская непосредственность. Хочу все знать. Вот что… высокоидейная девочка… катись отсюда! Вон! Дура! К черту! Ненавижу! — Он сжал кулаки, и глаза его потемнели от бешенства.

По стеклу иллюминатора скользнула туманная розовая вспышка. Глухим, раскатистым переливом прогрохотал гром. Тяжелые нити невидимого дождя дружно вонзились во вздыбившуюся волнами плоскость моря. С палубы донеслись обеспокоенные голоса и топот матросских башмаков.

Надвигался шторм.

— Переживем, — повторял Прошин, хватаясь за ползавшие по столику и по полу предметы и не зная, куца их приткнуть. — Переживем!

К утру качка улеглась. Солнце выпарило палубу, и только лужицы в складках намокшего брезента, укрывавшего шлюпки, да холодный как из погреба запах сырой древесины напоминали о ненастье прошедшей ночи. День был ясным, свежим и ветреным.

Зябко ежась, Прошин вышел на полубак; сомкнул пальцы на холодной металлической трубе поручня, выпрямившись, окинул взглядом измученных бессонницей глаз белую нить прибоя, вытянувшуюся вдоль далекой песочной желтизны берега. С безразличным, тупым унынием желалось одного: спать.

На корабле царило оживление. Матросы в замасленных робах и драных тельняшках грузили под вопли научного состава аппаратуру, устанавливая ее на станину. Готовился решающий комплексный эксперимент: под воду спускались «Лангуст» и еще несколько приборов. В случае если их симбиоз будет успешным, предполагалось поставить на испытаниях точку. Возле «Лангуста» с отверткой в руках сидел глава океанологов Кеша: щуплый молодой человек в выцветших шортах цвета хаки. Этот более других раздражал Прошина своей крикливостью, излишней восторженностью и чудаковатостью, граничащей с идиотизмом. Недавно то ли спьяну, то ли под влиянием сумасбродной идеи, что посещали его ежеминутно, Кеша сбрил свою непривлекательную, худосочную бородку и жестоко пострадал: загорелое лицо его казалось теперь перемазанным сметаной. Отвинтив крышку с разъемом энергопитания, Кеша разглядывал внутренности прибора. Разглядывал из соображений праздной любознательности, не подозревая, как дорого таковая могла обойтись: восстановление герметизации требовало определенного навыка. Прошин скрипнул зубами, готовя ругательство. Но сдержался. Напряженно, еще не веря в то беспорядочное переплетение мыслей, что несло в себе законченную планомерность дальнейшего, он наблюдал, как Кеша, обратной стороной приложив к крышке прибора прокладку, закручивает винты. Закрутив последний, вытер жало отвертки о шорты и, воздев лицо к небу, проорал в приливе, видимо, славного настроения некое пронзительное междометие, отчего испуганные чайки взметнулись со снастей и, горланя, помчались в сторону берега. Кеша, улыбаясь, как Буратино, сунул пальцы в рот, готовясь свистнуть им вслед, но, поймав на себе стеклянный взгляд Прошина, смутился и, вместо того чтобы свистнуть, с серьезным видом принялся ковырять ногтем в зубе.

— Как спалось? — спросил он.

— Плохо спалось, — отозвался Прошин хмуро. — Простыл я. Знобит. Температура, наверное…

И он отправился завтракать.

Поковырял вилкой холодную овсяную кашу, хлебнул чай… Аппетита не было.

«Ну, — обратился он ко Второму, — что делать будем?»

«А ничего, — мгновенно откликнулся тот. — Ты болен, иди в каюту и спи. Ты ничего не видел».

«Если она полезет в воду… Там 220 вольт на корпусе!»

«А что делать, если она встала поперек?»

«Это я встал поперек! Поперек всем!»

«Тем более. Встал, значит, стой. И крепко стой, чтобы не сбили и не растоптали».

«Я — убийца?!»

«Хе. А ты знаешь, сколько было, есть и будет убийц? Жизни не хватит, чтобы счесть. Ты не один… Конечно, это… неприятно, но посуди сам — здесь четкая альтернатива: или ты, или тебя. Выбирай».

Прошин отодвинул тарелку и встал. Пошел в каюту; дверь за собой притворил неплотно, чтобы слышать, что делается на палубе. Прилег, не раздеваясь, на койку.

— Спускай! — донесся крик Ворониной, и одновременно заскрипели на блоках тросы — станина уходила под воду.

«Слушай, ты, — мертвея от страха, спросил он Второго. — А кто будет платить? Нет, я знаю, неправдой прожить можно, и здорово можно прожить и сдохнуть легко; но платить-то все равно придется… И если здесь не заплатишь, то заплатишь ТАМ…»

«Никакого ТАМ, — последовал веский ответ, — нет и не было. Не впадай в мистику. Ты плод эволюции земных организмов, выползших из первичного океана. Вспомни школьную биологию — с возрастом ее упорно стараются забыть! Вспомни! Обезьянки, питекантропы, прочие австралопитеки… Затем ты. Боги и всякие „там“ рождены в темных головках питекантропов или… знаешь, что я тебе скажу… трусов! Так что живи, и живи так, как лучше. Привет, друг!»