Читать книгу - "Солдат, сын солдата. Часы командарма - Эммануил Абрамович Фейгин"

рождаются, а память все время подсказывает четкие, призывные строки: «Революционный держите шаг! Неугомонный не дремлет враг!» Саша Сафонов знает — это стихи Блока. А свои никак не рождаются. «Так если уж они в такое мгновение, когда душа полна высоким, торжественным чувством, не могут родиться, — значит, они никогда не родятся. Ну что ж, поэтом я, выходит, не буду, зато я стану солдатом, настоящим солдатом», — решил Саша.

3

— Замечательно, что я вас встретил, товарищи, — сказал Аникин и, взяв по-солдатски ногу, зашагал рядом с патрулем. — Сейчас в райкоме интересный разговор был с местными комсомольцами. Они хорошее дело задумали — встречу бригад коммунистического труда с воинами гарнизона. И тему они предложили интересную — «Жить, работать и учиться по-коммунистически». Вот я и хочу, чтобы вы обдумали все, как следует, чтобы хорошо подготовились. Есть ведь о чем поговорить. По-моему, должен получиться яркий, содержательный разговор. А вы как считаете, товарищи? Получится?

Патрульные промолчали.

— Так что готовьтесь, — продолжал увлеченный своей мыслью Аникин. — А когда что надумаете хорошее приходите ко мне, обсудим. Ладно?

Только сейчас Аникин обратил внимание на то, что патрульные молчат.

— А вы почему?.. Ах да! Ведь патрульным запрещается вести неслужебные разговоры! Нечего сказать: хорош замполит в роли нарушителя уставного порядка.

Лейтенант Громов считает себя ревностным служистом. Уставы, по его мнению, надо выполнять от буквы до буквы. Но сейчас он смущен не менее Аникина. Это точно — запрещается. В уставе так и сказано, что личному составу патруля во время несения службы запрещается вступать в посторонние разговоры». Но разве подполковник посторонний нам человек? И для солдат он не посторонний, и для меня тем более. Он столько внимания мне уделяет и так помог мне в трудные дни. Какой же он посторонний? И разве разговор его с нами — посторонний разговор? Да нет, конечно. Устав есть устав, но нельзя же все предусмотреть в уставе. Самому надо решать».

И лейтенант Громов решил:

— Мы обязательно подумаем об этом, товарищ подполковник. Солдаты любят такие встречи, для них это всегда праздник.

— Верно, — заметил подполковник. — Такая встреча должна быть праздничной. А иначе какая ей цена!

— А у нас завтра свой, взводный праздник. День рождения товарища Бражникова отмечаем, — неожиданно сказал Громов. Ему хотелось хоть чем-нибудь обрадовать замполита, хоть чем-нибудь отблагодарить его за доброе внимание. «А это ему будет приятно, я знаю», — подумал Геннадий. И, конечно, правильно подумал. Аникина искренне обрадовали бы эти слова, скажи их кто другой. «Но лейтенант Громов? Что это? От души у него идет? Так у них с Бражниковым не такие отношения. Или...». Тут есть над чем задуматься замполиту. Лейтенант Громов крепкий орешек. Аникину пришлось немало повозиться с ним, и, главное, без всякой надежды на скорый успех. Казалось, нелегкое это дело — повернуть лейтенанта Громова к людям. «А вот гляди, какой-то поворот уже наметился. Ну что ж, очень хорошо. Хочется верить, что это у лейтенанта от души...»

Аникин живо повернулся к Сергею:

— Сколько же вам, товарищ Бражников?

— Пока еще девятнадцать, а завтра все двадцать будут.

— Чудесный возраст! Ну что ж, разрешите мне вас заранее поздравить. А что вам пожелать, право не знаю. По-моему, в двадцать лет у человека все есть. Знаете что — живите до ста. Согласны?

— Я и на двести лет согласен, товарищ подполковник. Мне лично очень нравится жить. Хорошее это дело.

Аникин рассмеялся:

— Выходит, у нас одинаковые вкусы, товарищ Бражников. Мне тоже чертовски нравится жить. Очень нравится.

Крепко пожимая руку Сергею, Аникин на мгновение задумался.

— И еще хочу пожелать тебе, солдат, чтобы ты не знал войны. Мирной жизни желаю вам, товарищ Бражников. Мирной, но не безмятежной. Я слышал, вы в партию собираетесь вступать. Так учтите: для коммуниста жизнь — всегда бой.

Аникин отпустил руку Сергея и повернулся к Громову:

— Помните, лейтенант, это дедушка ваш сказал. Я, знаете, восхищаюсь вашим дедом. Вот это человек! Кажется, что ему: ушел в отставку, на заслуженный покой... Так нет — действует, трудится. Беспокойный старик. Даже завидно.

Геннадий кивнул головой. Да, дед у него такой: и сам покоя не знает и другим не дает. Это верно — такие, как дед, сражаются за дело своей жизни до последнего вздоха.

— Ну, здесь мы попрощаемся, — сказал Аникин. — Я уже дома.

Лейтенант Громов вскинул руку к козырьку.

— Разрешите следовать дальше, товарищ подполковник?

— Да, идите. Спокойной ночи, товарищи. Впрочем, ночь пусть будет действительно спокойной. Для этого живем, для этого трудимся. А вам все же хочу пожелать беспокойства. Хорошего большевистского беспокойства. Все-таки там, за рекой, не друзья наши стоят... к сожалению, не друзья.

Словно тревожным холодком обдало патрульного Сашу Сафонова. Ни разу еще вот так остро и сильно не ощущал он высокую ответственность. «Так вот что значит служба! Там, за рубежом, чужие. Здесь друзья, родные, близкие, а там в ночи притаились недруги. «Революционный держите шаг! Неугомонный не дремлет враг!» Враг не дремлет. И мы не дремлем. Служба!»

— Что ты все шепчешь? — спросил Сергей. — Опять стихи сочиняешь?

— Нет, что ты, какие стихи, — смутился Саша. — Просто очень пить захотелось. Вот и ловлю губами снежинки.

— Так я тебе и поверил.

— Можешь не верить, дело твое, — обиделся Саша, но обиделся, как всегда, ненадолго, тут же тихо, чтобы не слышал идущий впереди командир, спросил: — Послушай, Сережа... а что, если они полезут? Мы вот идем спокойно и вдруг...

— Сочиняешь, — усмехнулся Сергей. — Так они и полезли. Не те времена, брат. А полезут — дадим по зубам. Что ж еще...

Но Саша уже не мог так сразу успокоиться.

— А что, если...

Лейтенант, не оборачиваясь, прикрикнул на патрульных:

— Разговорчики!

Патрульные умолкли.

«Разболтались, — недовольно подумал Сергей. — Вечно Саша что-нибудь насочиняет. Откуда он только на мою голову взялся, сочинитель этакий». Но, видимо, настроение товарища в какой-то мере передалось и Сергею. И он невольно подумал: «А вообще так оно всегда и начиналось: живут себе люди, думают о всяких своих делах