Читать книгу - "Час отплытия - Мануэл Феррейра"

впрочем, иной реакции я от него и не ожидал; улыбнулся и Томазиньо, бедняга Томазиньо; улыбнулся даже главный редактор «Диарио де Ангола», подумать только, кто-то даже спросил: «Неужели Антонио Марте и в самом деле понравился «Капитан голода»? Да, здесь есть чему удивляться; улыбнулся начальник Управления национальной безопасности — человек очень молодой, с еще не установившимися взглядами; улыбнулся судья или какой-то другой судейский чин, не помню точно, какую он занимал должность в кассационном суде, — пенсионер Оливейра Гама (впрочем, как он улыбнулся!). Большинство слушателей улыбаются чистосердечно, от души, улыбаются их жены, дети, все кругом улыбаются, и под конец все дружно хлопают в ладоши, аплодируют Жулиньо Миранде, который прочел поэму Габриэла Мариано, и снова аплодируют, да, сеньор, теперь уже автору стихов и не только автору стихов, но и самому ньо Омброзе, которого тот воспел, ибо это был настоящий человек, что правда, то правда! Меня не удивила реакция тетушки Жожи, женщины, можно сказать, из народа, когда она мне призналась: «Ах, дорогой мой, до чего же мне нравятся стихи моего двоюродного брата Габриэла!» Но в доме у Мирандиньи я приглядываюсь то к одному, то к другому — не мелькнет ли у кого-нибудь из гостей гримаса презрения или ненависти. Но «Капитана голода» все приняли «на ура». Жижи, сидевший рядом с Пидрином, с сожалением вздохнул: «Хорошее всегда быстро кончается».

Пирушке у Мирандиньи не видно конца, напротив, она разрастается, как песчаный смерч. «И впрямь, Жижи, этот Мирандинья — открытая душа — все, чем богат, тащит на стол». Молодые люди собираются около проигрывателя, ставят пластинки с поп-музыкой. Жо танцует с Мариазиньей. Как она хохочет, как тесно прижимается к Жо — к этому бессовестному Жо, который позволяет себе говорить ужасные вещи, к желанному и невыносимому Жо. Жо около тридцати, он инженер, получает в «Минеранголе» двадцать пять конто, не женат, девочек у него всегда хоть отбавляй. Он революционер-теоретик, этот Жо, что постоянно кружит между городом и муссеками, — там, в муссеках, среди единомышленников, ему кажется, будто и солнце светит ярче и вместе с друзьями не так одиноко взбираться на крутой откос уготованной тебе судьбы. А в городе каждый по-прежнему глядит в свою сторону, и эта отчужденность угнетает его. «Я боец, споткнувшийся на середине пути», — любит повторять он. Над Жо посмеиваются, не верят ему — еще бы, молодой парень, а уже достиг независимого положения… жаль только, что втянулся в выпивку. Это правда? А как же его идеи — идеи, которые он пропагандирует? А как же намерение преобразовать мир, стремление к свободе, желание не щадя сил помогать товарищам? Разве это все уже пройденный этап? Нет, Жо должен серьезно задуматься над жизнью, задуматься глубоко, не то он угаснет как свеча. «Когда-нибудь я обрету свою дорогу, это не жизнь, мое место не здесь». Ну что ж, будущее покажет.

Жо насмешник и зубоскал, но уж если он говорит, то говорит всерьез, и если обещает, то старается сдержать обещание. Как знать, может, придет день, когда он станет совсем другим? К чему загадывать, поживем — увидим.

Нья Жожа снова берет наполненный до половины стакан вермута с кусочком лимона. Она не любит виски и пьет его только во время праздников и торжественных церемоний, она сама мне в этом призналась. Жожа привыкла пить вермут до обеда и после обеда, вечером она предпочитает выпить стаканчик грога или пунша, но только пунша, приготовленного на Островах Зеленого Мыса, она добавляет в него капельку грога, меда и лимонный сок. Валентина встает и ставит пластинку с морной, музыка звучит тихо и печально. Дона Жужу и дона Франсискинья с увлечением слушают рассказ о Пидрине и Жо.

«Нет, Пидрин не заслужил такой участи, что и говорить. Но, видно, на все воля божья. Надо бы помолиться о спасении его души».

Тетушка Жожа ест пирожное. Подносит стакан с вермутом к губам, выпивает все до капли, лимонная цедра попадает ей в рот, она по рассеянности начинает ее жевать, но тут же быстро опускает стакан. Запах лимона напоминает ей апельсин, а надо сказать, что Жожа терпеть не может апельсинов. «Не выношу запаха апельсина, лука или чеснока, знаешь, подружка, на днях в кино позади меня сидел матрос. От него так разило треской с чесноком, что я не выдержала, в перерыве пересела на другое место. Ну можно ли такое вынести?» В разговор вступила дона Жужу. «Я тоже не выношу запаха сырого лука и сырого чеснока, меня мутит даже от запаха апельсиновых корок. Я предпочитаю вообще не есть апельсинов, если самой приходится их чистить, потому что руки потом не отмоешь и долго они еще будут пахнуть! Дурные запахи — сырого чеснока, сырого лука, апельсина, лимона, нечистого дыхания, потного тела, запах чернил, плесени, нестираной одежды, запах разгоряченных людских тел в трамваях, автобусах, на улице, в магазинах и на рынке — у меня все это вызывает тошноту. Иное дело — приятные запахи: нежный аромат хороших духов, дорогого одеколона, туалетного мыла. Да, к слову сказать, вспомнился мне один случай. Вы меня извините, что я здесь об этом рассказываю. И вы, нья Валентина, как хозяйка дома, простите великодушно, что я говорю о таких вещах за столом. В моей жизни произошла однажды тошнотворная история, иначе ее и не назовешь. Может, и не стоило бы о ней сейчас вспоминать, но вы уж не судите строго. Это случилось, когда преставился ньо Лусио Алфама, теперь он в раю, кто-кто, а уж ньо Лусио своей праведной жизнью заслужил вечный покой. Народу на его похороны собралось видимо-невидимо. Зрелище было грандиозное. При выносе тела все плакали, люди искренне, от чистого сердца жалели его. Ньо Лусио Алфама был человек добрый и образованный, он дожил до преклонного возраста и всю жизнь отличался справедливостью. Теперь вместо него спиритические сеансы проводит ньо Брито Соарес, его тоже уважают, но до ньо Лусио Алфамы ему далеко. На похороны ньо Лусио Алфамы пришли люди самых разных сословий: торговцы, преподаватели, врачи, адвокаты, служащие, нищие бродяжки и голодранцы. И вот, когда похоронная процессия уже миновала половину пути и священник стал читать молитву за упокой души новопреставленного нашего брата: «Отче наш, иже еси на небесех…», все вдруг почувствовали запах, такой скверный запах, что хоть на край света беги. Люди стали в недоумении переглядываться, ломать голову, откуда могла взяться такая вонь, что честному христианину нипочем не выдержать, точно порчу на нас всех напустили. Саосенте стал похож на выгребную