Читать книгу - "Жизнь Арсеньева - Иван Бунин"

У Авиловой, к несчастью, сидели в столовой гости. «—А-а! — сказала она. — Наш милый поэт! Вы не знакомы?» — Япоздоровался с ней, откланялся гостям. Рядом с Авиловой сидел старый,морщинистый господин с подстриженными усами, выкрашенными в коричневую краску,с коричневой накладкой на темени, в белом шелковом жилете, в черной визитке;быстро встав, он ответил мне чрезвычайно вежливым поклоном, с гибкостьюудивительной для его возраста; борты визитки были у него обшиты черной тесьмой,что мне всегда очень нравилось, вызывало зависть и мечту о такой визитке.Середину стола занимала без умолку и очень умело говорившая дама, подавшая мне,точно тюленью ласту, крепко налитую ручку, на глянцевитой подушечке которойбыли видны зубчатые полоски, оставшиеся от швов перчатки. Она говорила ловко,поспешно, несколько задыхаясь: она была совсем без шеи, довольно толста,особенно сзади, возле подмышек, каменно кругла и тверда в талии, стянутойкорсетом; на плечах у нее лежал дымчатый мех, запах которого, смешанный сзапахом сладких духов, шерстяного платья и теплого тела, был очень душен.

В десять часов гости поднялись, налюбезничали и ушли.

Авилова засмеялась. — Ох, наконец-то! —сказала она. — Пойдем, посидим у меня. Здесь надо открыть форточку… Но,дорогой мой, что вы какой-то такой? — с ласковой укоризной сказала она,протягивая мне обе руки.

Я сжал их и ответил: — Я завтра уезжаю … Она взглянулаиспуганно: — Куда? — В Смоленск. — Зачем? — Как то немогу больше так жить… — А в Смоленске что? Но давайте сядем… Я ничего непонимаю …

Мы сели на диван, покрытый летним чехлом из полосатоготика. — Вот видите этот тик? — сказал я. — Вагонный. Я дажеэтого тика не могу видеть спокойно, тянет ехать.

Она уселась поглубже, ноги ее легли передомной. — Но почему в Смоленск? — спросила она, глядя на менянедоумевающими глазами. — Потом в Витебск… в Полоцк… —Зачем? — Не знаю. Прежде всего — очень нравятся слова: Смоленск, Витебск,Полоцк… — Нет, без шуток? — Я не шучу. Разве вы не знаете, как хорошинекоторые слова? Смоленск вечно горел в старину, вечно его осаждали… Я дажечто-то родственное чувствую к нему — там когда-то, при каком-то страшномпожаре, погорели какие-то древние грамоты нашего рода, отчего мы лишилиськаких-то больших наследных прав и родовых привилегий… — Час от часу нелегче! Вы очень тоскуете? Она вам не пишет? — Нет. Но не в том дело. Всяэта орловская жизнь не по мне. «Знает олень кочующий пастбища свои…» Илитературные дела совсем никуда. Сижу все утро и в голове такой вздор, точно ясумасшедший. А чем живу? Вот есть у нас в Батурине дочь лавочника, уже потеряланадежду выйти замуж и потому живет только острой и злой наблюдательностью. Таки я живу. — Какой еще ребенок! — сказала она ласково ипригладила мне волосы. — Быстро развиваются только низшиеорганизмы, — ответил я. — А потом, кто не ребенок? Вот я раз ехал вОрел, со мной сидел член елецкого окружного суда, почтенный, серьезный человек,похожий на пикового короля… Долго сидел, читая «Новое Время», потом встал,вышел и пропал. Я даже обеспокоился, тоже вышел и отворил дверь в сени. Загрохотом поезда он не слыхал и не видал меня — и что-же мне представилось? Онзалихватски плясал, выделывал ногами самые отчаянные штуки в лад колесам.

Она, подняв на меня глаза, вдруг тихо, многозначительноспросила: — Хотите, поедем в Москву?

Что-то жутко содрогнулось во мне… Я покраснел, забормотал,отказываясь, благодарности … До сих пор вспоминаю эту минуту с болью большойпотери.