Читать книгу - "Истина масок или Упадок лжи - Оскар Уайлд"

место рождения Сальваторе Розы; все, что вам нужно знать об искусстве, это уметь распознать хорошую картину, когда вы ее видите, и дурную, когда вы ее видите. Что касается времени жизни художника, то все хорошие произведения всегда кажутся совершенно современными: греческая скульптура, портрет кисти Веласкеса всегда современны, всегда нашего века. Что же касается национальности живописи, то искусство не национально, а универсально. Что касается археологии — избегайте ее совсем: археология — просто наука для извинения плохого искусства; это подводная скала, на которую натыкается (и терпит крушение) не один молодой художник; это бездна, из которой ни один художник, молодой или старый, не возвращается. А если он и возвращается, то так бывает покрыт пылью веков и плесенью времени, что становится совершенно неузнаваемым как художник, и принужден бывает скрыть себя на весь остаток дней под шапкой профессора или в качестве простого иллюстратора древней истории. Насколько неценна археология в искусстве, вы можете судить по ее популярности. Популярность — это лавровый венок, которым мир венчает плохое искусство. Все, что популярно, негодно.

И так как я не буду беседовать с вами ни о философии прекрасного, ни об истории искусств, вы, естественно, спросите меня: о чем же я буду говорить? Тема моей сегодняшней лекции будет посвящена тому, что создает художника и что художник сам создает, каковы отношения художника к окружающему его миру, какое художник должен получить образование и каковы отличительные качества хорошего произведения искусства.

Во-первых, начнем с отношения художника к окружающему его миру, т. е. к веку и стране, в которых он родился. Всякое настоящее искусство, как я уже указал, не имеет ничего общего с каким-либо определенным веком; но эта универсальность есть качество произведения искусства; условия, создавшие это качество, бывают различны, и, мне кажется, вы должны как можно полнее освоиться со своим веком, чтобы как можно полнее отрешиться от него; и помните, что, если вы истинные художники, вы никогда не будете знаменем века, а властелинами вечности; что всякое искусство покоится на каком-нибудь принципе, а чисто временные условия никогда не бывают принципами; и что те, которые советуют вам направить ваше искусство к тому, чтобы оно явилось характерным для XIX века, советуют вам создавать такие произведения искусства, которые ваши дети, когда они у вас будут, будут считать старомодными. Но вы мне на это возразите, что век наш нехудожественный, что мы нехудожественные нации и что художнику в наш XIX век приходится очень много претерпевать.

О, конечно, приходится. И я меньше всех людей собираюсь это отрицать. Но не забудьте, что никогда не было ни художественного века, ни художественной нации с самого Сотворения мира. Художник всегда был и всегда будет редкостным исключением. У искусства никогда не было золотого века, были только художники, создававшие произведения, которые были более золотыми, чем само золото.

Но вы мне опять возразите: а греки? Разве они не были художественной нацией?

Греки, разумеется, не были, но, может быть, вы подразумеваете афинян, жителей одного из тысячи городов?

Вы думаете, что они были народом с художественными вкусами? Возьмите их в период их наивысшего художественного развития, во второй половине V века до Христа, когда у них были величайшие поэты и величайшие художники Древнего мира, когда, по мановению руки Фидия, вырос во всей красе Парфенон, когда философ беседовал о мудрости под сенью расписного портика, а трагедия в совершенстве пышности и пафоса шествовала по мрамору сцены. Были ли они тогда художественным народом? Нисколько. Что такое художественный народ, как не народ, который любит своих художников и ценит их искусство? Афиняне же не ценили ни того, ни другого.

Как они обошлись с Фидием? Фидию мы обязаны величайшей эрой не только в греческом, но и во всяком искусстве — я хочу сказать, ему мы обязаны применением в искусстве живой натуры.

И что бы вы сказали, если б все английские епископы, а за ними и весь английский народ вдруг в один прекрасный день направились из Exeter Hall[174]к Королевской Академии и увезли сэра Фредерика Лейтона в тюремной фуре в Ньюгейтскую тюрьму, по обвинению в том, что он позволил вам пользоваться живыми натурщиками и натурщицами для ваших набросков к картинам на религиозные сюжеты?

Разве вы не станете протестовать против варварства и пуританизма такой идеи? Разве вы не станете объяснять им, что наихудший способ воздать славу Богу — обесславить человека, сотворенного по образу Его, Его же руками, и что, если кто-либо желает изобразить Христа, он должен взять образцом наиболее христоподобного человека, какого он может найти, а для изображения Мадонны — наиболее чистую девушку, какую он только знает?

Разве вы не побежали бы, если бы это понадобилось, и не сожгли бы Ньюгейтскую тюрьму, и не заявили бы, что подобное явление не имеет равного в истории?

Не имеет равного? Но именно так и поступили афиняне.

В зале парфенонских мраморов, в Британском музее, вы увидите на стене мраморный щит. На нем изображены две фигуры: одна — человека с полузакрытым лицом, другая — человека с богоподобными очертаниями Перикла. За то, что Фидий это создал, за то, что он ввел в барельеф, изображающий момент древнегреческой Священной истории, облик великого государственного деятеля, управлявшего Афинами в то время, он был брошен в тюрьму, и там, в пошлейшей афинской кутузке, скончался величайший художник Древнего мира.

И вы думаете, что это был исключительный случай? Отличительный признак филистерствующего века — это обвинение искусства в безнравственности, и это обвинение возбуждалось афинским народом против всех великих мыслителей и поэтов того времени — против Эсхила, Еврипида, Софокла. То же самое было и во Флоренции в XIII веке. Хорошими произведениями прикладного искусства были обязаны цехам, а не народу. С того момента как цехи лишились своей власти и народ занял положение, красота и честность в работе исчезли.

Поэтому никогда не говорите о художественной нации; ничего подобного никогда не было.

Но, может быть, вы мне возразите, что внешняя красота мира почти окончательно исчезла для нас, что художник больше уже не бывает окружен той красивой обстановкой, которая в прошлые века составляла естественное наследство каждого, и что очень трудно осуществлять искусство в этом некрасивом нашем городе, где, когда вы отправляетесь на работу утром или возвращаетесь с нее вечером, вы должны проходить улицу за улицей глупейшей и нелепейшей архитектуры, какую когда-либо видел мир; архитектуры, в которой каждая прекрасная греческая форма осквернена и обезображена, где каждая прекрасная готическая форма осквернена и обезображена,