Читать книгу - "Венеция не в Италии - Иван Кальберак"

– Жизнь – сложная штука.

– Не такая уж и сложная, – улыбнулась она. – Надо только сделать выбор и принять последствия. Бывают вещи и посложнее, верно?

Если взглянуть под таким углом, все и правда выглядит просто. Вот только «принять последствия» представляло для меня некоторую проблему. Точнее, целую гору проблем.

– Похоже, она славная, эта твоя Полин.

– Потрясающая.

Мне не терпелось у нее спросить что-то типа «как ты думаешь, я ей нравлюсь?», девчонки ведь умеют замечать такие вещи. Но я молчал, потому что слишком боялся ответа. У меня не было настоятельной потребности услышать что-то неприятное в такой ранний час. Впрочем, Наташа уже сама обо всем догадалась.

– Ты пытаешься понять, любит ли она тебя?

Вау, она спросила напрямик, это было похоже на пощечину. Но она была права, в конечном счете все сводилось именно к этому вопросу. Ходить вокруг да около было уже нельзя, я жутко сдрейфил, и все же медленно наклонил голову, что означало «да». И Наташа с несказанной деликатностью произнесла:

– Знаешь, я понаблюдала за ней, и мне кажется, что да.

Я не верил своим ушам, клянусь вам, это мне казалось невозможным.

– Иначе она ни за что бы не приехала сюда.

– Значит, ты думаешь, она меня любит?

– Без сомнения.

Это была последняя капля, она переполнила чашу и вызвала потоп. Эмоции подавляли меня, сотрясали, захлестывали. Пришлось даже бежать в туалет, я не хотел, чтобы люди вокруг пялились на меня, как в цирке. Наташа пошла со мной, стала утешать меня, обняла, прижала к себе и прошептала:

– Ты один из самых красивых парней, каких я встречала.

– Ты так говоришь из вежливости?

– Нет, я правда так думаю.

А я думаю, что она так говорила прежде всего из вежливости. Когда мне стало немного лучше, она ушла к себе в сборный домик.

Я вернулся в палатку, я еще не успел прийти в себя, и вдруг мне попались на глаза бутылочки с итальянским осветляющим лосьоном. Не знаю, что на меня нашло, но я схватил коробку и потащил ее к берегу, чтобы бросить в лагуну. Эти полтора десятка маленьких бутылочек, плавающих в море, были бы как призыв о помощи, они кричали бы хором: «Никогда больше!» Но в последний момент я передумал. Не захотел, чтобы меня арестовали за преступление против человечности. Ведь маленькие рыбки, как и я, не заслуживают, чтобы их против воли превратили в крашеных блондинок. Или, что еще ужаснее, напоили этим лосьоном, от которого они моментально сдохнут. Поэтому я круто развернулся, пошел к помойке и выкинул коробку в мусорный бак. Странно: сначала у меня было чувство огромного облегчения, а сразу же после мне стало казаться, что я втихаря совершил большую подлость, за которую мне однажды придется дорого заплатить, но я не жалею.

Когда я вернулся к нашему трейлеру, там уже полным ходом шли приготовления к отъезду. Папа и Фабрис прицепляли трейлер к машине. Мы уезжаем, и этого не изменить. Подошла мама со счетом в руках.

– У этой бабы в ушах бананы, и один глаз смотрит на вас, а другой в Аррас, – заявила она. В переводе на нормальный язык это означало, что дама-администратор туговата на ухо и страдает расходящимся косоглазием. Я спросил Фабриса, складывать ли мне палатку, но он сказал, что нет. Палатка остается здесь, в ней будет жить Наташа… Потому что Наташа не поедет с нами. Ее путешествие будет продолжаться, а наше уже близилось к концу. Когда мы уложили чемоданы в багажник, настало время прощаться, но я сумел взять себя в руки. Нечего распускаться, ты уже дал волю чувствам, хорошенького понемножку.

– Спасибо, спасибо, спасибо за все! – не удержавшись, прошептал я ей на ухо, когда она влепила мне два поцелуя, дружеских и страстных в одно и то же время.

– Мне будет тебя не хватать, – ответила она.

Папа обнял ее и выдал один из своих фирменных афоризмов:

– Уехать – значит отчасти умереть, а умереть – значит уехать целиком. – И оглушительно захохотал: он всегда был и будет своей самой благодарной публикой. Наташа тоже засмеялась и заверила его, что с нами расстается только небольшая ее часть. Мама, в свою очередь, поцеловала ее и вручила пластиковый контейнер; то, что она при этом произнесла, было едва ли не самым пылким признанием в любви, на какое она была способна:

– Я испекла тебе пирог с яблоками.

У моего брата прощание получилось не таким скорым: он увел ее подальше от глаз, чтобы без спешки дать ей понять, что очень хочет снова с ней встретиться – он рассказал мне об этом потом. Когда он возвращался, держа ее за руку, то выглядел грустным и одновременно счастливым.

– Симона, в машину! – крикнул папа. Это одно из его любимых выражений, так же как «дело в шляпе» и «открой глаза», которые он повторяет по многу раз в день. Короче, вся семейка погрузилась в автомобиль.

Наташа смотрела, как мы медленно трогаемся с места, и махала рукой нам вслед. Мы открыли окна и тоже махали ей. У нас щемило сердце оттого, что приходилось оставлять ее здесь, но, с другой стороны, приятно, когда есть кто-то, кто может сказать вам «до свидания». Особенно если этот «кто-то» – такой, как Наташа. Обычно мы уезжаем, соблюдая строгое инкогнито. Машина вырулила на центральную аллею кемпинга, мы все больше отдалялись от места нашей стоянки. Силуэт Наташи таял на глазах. Папа изо всех сил давил на клаксон, можно было подумать, что едет свадьба. Затем мы повернули налево, и Наташа исчезла из поля зрения. Выехав из кемпинга, мы покатили по дороге среди полей, затем вдоль канала. Через несколько километров я заметил в зеркале заднего вида красную машину Кристин, которая опять ехала за нами на расстоянии ста метров. И я сказал себе: нет, партия не выиграна.

Словно для того, чтобы отвлечь внимание от этой машины, папа включил магнитофон, и зазвучала его песня-фетиш. «АЗИМ… БОНАНГА!» – заорал он во всю глотку. Не знаю, что на нас с Фабрисом нашло, но мы, не сговариваясь, вдруг подхватили на той же предельной громкости… «АЗИМ… БОНАНГА!!!» Папа ликовал… Мама улыбалась до ушей.

– Давай, дорогая, пой с нами.

И она тоже запела. Папа начинал: «АЗИМБОНАНГА», а мы, сияя улыбкой, отвечали: «АЗИМ… БОНА…»

Было раннее утро, наша машина катила по дороге среди великолепного итальянского пейзажа, и наше нестройное пение, наверно, будило божьих коровок и бабочек. И когда мы вот так