Читать книгу - "Пуговичная война. Когда мне было двенадцать - Луи Перго"

Идущая из деревни Лонжеверн щебенчатая дорога медленно, почти по диагонали карабкается к верхней части прямоугольника, а потом, метрах в пятидесяти от опушки Вельранского леса, делает резкий поворот, чтобы тяжело груженные повозки могли без особого труда достичь «перевала».

Густые заросли дубов, терновника, сливовых деревьев, орешника и лещины окружают этот поворот. Они и называются Большим Кустарником.

Карьеры под открытым небом (их разрабатывали Пепьо́ Хромой и Логю́ с Мельницы, после выпивки величающие себя «предпринимателями», а иногда еще к ним присосеживался Альбе́р Крыса) тянутся вниз вдоль дороги.

Вот на этом-то роковом пространстве, на равном расстоянии от обеих деревень, из года в год, из поколения в поколение прилежно сражались лонжевернцы и вельранцы, молотили друг друга палками и забрасывали камнями. Каждую осень и каждую зиму всё начиналось сначала.

Обычно лонжевернцы доходили до поворота, оставляя под наблюдением изгиб дороги, хотя ее другая сторона еще принадлежала их общине, так же как и Вельранский лес. Но, поскольку этот лес располагался в непосредственной близости от деревни неприятеля, он служил ему укрепленным лагерем, полем для отступления и надежным укрытием в случае преследования, что всегда вызывало негодование Лебрака:

– Черт, это выглядит так, будто мы всегда у них в плену!..

Так вот, не прошло и пяти минут, как они прибыли на место, а верхолаз Курносый, караулящий в ветвях большого дуба, уже доложил о подозрительном движении на вражеской опушке.

– А я что говорил? – обрадовался Лебрак. – Прячьтесь, пусть они подумают, что я совсем один. Пойду приманю их: «Ату… ату… ну-ка, ловите!» А когда они бросятся за мной, вы – хлоп! И здесь!

И Лебрак вылез из своего тернового укрытия.

Дальше дипломатический разговор велся в привычных выражениях. Пусть в этом месте читатель или читательница позволят мне позанудствовать и дать совет. Забота об исторической правде требует от меня использовать речевые обороты, не принятые ни при дворе, ни в салонах. Воспроизводя их, я не испытываю ни малейшей неловкости или сомнения. Это дозволено мне примером Рабле, моего учителя. Впрочем, хотя гг. Фальера или Беранже нельзя сравнить с Франциском I, а меня – с моим великим наставником^{10}, да и времена изменились, я рекомендую обладателям нежных ушей и чувствительных душ перескочить через пять-шесть страниц. А я возвращаюсь к Лебраку.

– Эй, ты, большая дырка, придурок, дармоед, тухляк, покажись! Если ты не трус, давай, выстави свою мерзкую рожу, деревенщина! Давай!

– Ты, жирный подонок, подойди-ка поближе, дай тобой полюбоваться! – отвечал неприятель.

– Это Ацте́к-с-Брода, – прошептал Курносый. – Еще вижу Туге́ля-Горлопана, и Хромого, и Татти́, и Мига-Луну: их там целая свора.

Выслушав это краткое донесение, Большой Лебрак продолжал:

– А, так это ты, сукин сын, обозвал лонжевернцев парнями без яиц? Вот я тебе покажу, какие мы парни без яиц! Небось, все ваши сраные рубахи ушли на то, чтобы стереть, что я написал на двери вашей церкви! Таким трусам, как вы, нипочем не сделать такое.

– Так подойди поближе, говенный ты хитрюга, толстомордый обжора, у тебя ничего и нет, кроме морды… и ходуль, чтобы драпать!

– Проползи сюда хоть два шага, эй ты, крыса помойная! Уж не от того ли ты разбогател, что твой папаша на ярмарках щупал коровьи яйца?

– А сам-то! Ваша-то нора вся заложена-перезаложена!

– Сам ты перезаложен, голодранец! Когда же ты возьмешься за фанерное ружьишко своего дедули? Только молиться тебе и осталось!

– У нас не то, что у вас в Лонжеверне, где куры даже во время жатвы дохнут от голода.

– Зато в вашем Вельране у вас в башках вши дохнут, да не от голода, а от отравы!