Читать книгу - "Семейный круг - Андре Моруа"

Госпожа Эрпен с детьми прожила на берегу моря до конца сентября. Другие семьи давно уже уехали, гонимые холодом и ветром. Не только бело-красным холщовым палаткам, но и прочным кабинкам пришлось отступить к самой дороге под натиском приливов, которые усилились в период осеннего равноденствия: это повергло в бегство последних купальщиков. Дети Кенэ и их «мадемуазель» уехали 15 сентября. Уже нельзя было расположиться на песке — он не просыхал от дождей и туманов. Однако госпожа Эрпен решила не уезжать из Безеваля до последнего дня контракта.

— Я хочу, чтобы дети дышали свежим воздухом как можно дольше, — говорила она. — Если хорошо девочкам, значит, хорошо и мне.

На кухне няня вела с Викториной дипломатические беседы, подрывавшие престиж хозяйки.

— Она готова пожертвовать детьми, — пусть помирают от воспаления легких, лишь бы ей удобнее было видеться со своим дружком.

— Что и говорить, погода неважная, — отвечала Викторина, с грохотом приподнимая черную чугунную конфорку, под которой рдели раскаленные уголья.

Господин Эрпен сам приехал за семьей — такая заботливость являлась в Пон-де-Лэре обязательной. В 1900-х годах мужчины отдыхали мало, но считалось недопустимым, чтобы жены ездили по железной дороге одни. Дениза вновь оказалась в доме на улице Карно, который представлялся ей центром вселенной.

Особняки пон-де-лэрской буржуазии были все одинаковы, так как их строил один и тот же архитектор, господин Коливо, который ни за что не соглашался внести ни малейшего изменения в разработанный им план. Он строил красные кирпичные дома, облицованные на углах тесаным камнем, с мансардой и шиферной крышей; садики, совсем маленькие, располагались позади домов. Стоило только какому-нибудь фабриканту или торговцу сукном или шерстью скопить полмиллиона, и он заказывал господину Коливо особняк, подобно тому как заказывали господину Бельджати пломбир и пирожные, когда устраивали званый обед. Господин Бельджати изготовлял всегда один и тот же пломбир с клубникой, пахнущей влагой, а господин Коливо — один и тот же кирпичный дом. Такая косность обеспечивала им успех.

Для девочек Эрпен их дом на улице Карно не был ни красивым, ни безобразным. Это был просто их дом. У Денизы была тут своя комнатка, свой шкаф, свои книги. Из окна она видела кафе, видела, как входят туда рабочие в картузах; дальше, в конце поднимающейся вверх улицы, проходила линия железной дороги, по ночам Дениза слышала паровозные гудки. Неподалеку от их дома было мужское училище — училище Боссюэ, куранты которого играли в шесть часов утра и в шесть вечера. Они исполняли всего лишь один мотив: вариации «Венецианского карнавала».[11]

В нижнем этаже находилась гостиная, в которой Эрпены собирались после трапез; за гостиной следовал зал, с мебелью в чехлах. Здесь стояли рояль и этажерка с нотами — предметы, казавшиеся Денизе священными. Она входила в зал, только когда занималась с учительницей музыки мадемуазель Полю или аккомпанировала матери. Госпожа Эрпен принимала по четвергам; в этот день в гостиную подавали чай и пирожные, и часам к четырем тут появлялись три-четыре родственницы.

Вскоре после возвращения домой Дениза захворала бронхитом, и к ней пригласили доктора Герена. Чтобы выслушать ее, он велел ей сесть, и она сквозь ночную рубашку почувствовала его горячее дыхание и прикосновение волосатых ушей. «Кашляни, — говорил он. — Не так громко. Хорошо. Теперь другую сторону». Она смотрела на него сверху и узнавала широкий затылок, завитки рыжих волос и розовую лысину того самого человека, который в Безе вале сидел за роялем возле ее мамы. С этого времени многое в разговорах Эжени с няней стало ей понятным. Она узнала, что по вечерам, когда она спит, а господин Эрпен находится в клубе, к маме приезжает доктор и они музицируют. Дениза никак не могла понять, что плохого в том, что маме аккомпанирует доктор, однако замечала, что все говорят об этом, что «мадемуазель» маленьких Кенэ пересмеивается с няней и что из-за этих посещений ее папа, мама и она сама становятся для всего города предметом насмешек и пересудов. Она помрачнела и стала говорить, что не хочет видеться с другими девочками.

Когда наступила зима, госпожа Эрпен купила дочерям каракулевые шубки с горностаевыми воротниками. По воскресеньям они ходили в них в церковь. Бебе шла теперь самостоятельно, и ее звали уже не Бебе, а Сюзанной. Церковный приход Эрпенов назывался «Непорочное зачатие», для Денизы это превращалось в «Непрочатие» — в слово непостижимое и священное. Воскресная месса, наводившая на ее сестер скуку, была для нее минутами блаженства, прежде всего потому, что она молилась и твердо надеялась, что боженька услышит ее молитвы, а также и потому, что ей нравился орган, наполнявший храм могучими волнами звуков; они пронизывали ее, укачивали и иной раз возносили до небес. Органиста звали господин Турнемин; то был седобородый старик, превосходный музыкант.

Папа ходил в церковь редко. При выходе из храма они каждое воскресенье встречали доктора Герена. Люди здоровались с ним, но он делал вид, будто любуется скульптурой фасада, и избегал вступать с кем-либо в разговор. Дениза еще издали замечала его бежевое пальто, котелок, из-под которого виднелись рыжие волосы, и золотые очки. Он восклицал, притворяясь крайне удивленным: «Вот как? Госпожа Эрпен! Как здоровье девочек?» Мама говорила: «Поздоровайтесь с доктором». Сначала две младшие исполняли это распоряжение, но когда они заметили, что Дениза не слушается и прячет ручку в муфту, они решили следовать ее примеру. Мама несколько раз грозилась наказать их. «Занятные, милые крошки», — примирительно говорил доктор.

Как-то в декабре, в воскресенье, доктор Герен приехал на улицу Карно к завтраку, а потом Денизу позвали в гостиную, чтобы она сыграла что-нибудь в его присутствии. Мама спела арию из «Ифигении»,[12]и Дениза аккомпанировала ей.

Доктор сказал: