Читать книгу - "Людоед - Александр Юрьевич Сегень"

И они стали пировать, попивая любимую риоху сначала глоточками, потом глотками, потом по полстакана махом. Пирушку то и дело пронзали пули, выпущенные из горячего синопсиса, который никак не хотел угомониться и все лез и лез к ним: а что, если мы так? а что, если мы эдак повернем?..

К счастью, все четыре харитоновских особняка отделялись друг от друга двухметровыми заборами, и их обитатели хоть и успели перезнакомиться друг с другом, но не надоедали шастаньем в гости. Люди разного круга, но их объединяло то, что все они своего рода жулики, обманывающие лохов: один — владелец сети столовок «Кушать подано», пичкающий своих клиентов фастфудом из просроченных продуктов; другой — колдун-экстрасенс весьма сомнительного свойства, третий — владелец мелкого охмурёжного банка «Тугрики», четвертые — они. Виделись, здоровались, но в гости друг к другу ходить не порывались. А когда у кого-то дымилось, другие глотали слюнки и говорили: «Пора бы и нам шашлычок замутить».

— А вообще, я этого Сталина поддерживаю! — орал Назар, изрядно приняв на грудь. — Мне этот Эйнштейн тоже не нравится со всеми его броненосцами. Все какое-то деланое.

— Эйзенштейн... Не Эйнштейн, а Эйзенштейн, Назик, запомни раз и навсегда, а то так и будешь всюду меня позорить.

— Это как в том анекдоте, помнишь? Волобуев, вот вам меч...

— Помню, помню. Так вот, Эйзенштейн. Он ведь был как мы. Без стыда, без совести. Напропалую врал в своих фильмах. Не было никакого расстрела на одесской лестнице.

— Не было?

— Не было, представь себе. И много чего не было из того, что он показывает. И Ленин на Финляндском вокзале не забирался на броневик. Скромненько приехал, юркнул в Николаевский вокзал и растворился в Питере. И в октябре семнадцатого он фигурировал без усов и бороденки, бритый. И Зимний штурмовали совсем не так, как показано в фильме «Октябрь». В каждом кадре врал наш Сэр Гей. Но зато каков этот каждый кадр! — Глаза у запьяневшей бестии пламенели. — Знаешь ли, звание лучшего фильма всех времен и народов еще заслужить надо.

— Да ладно! — ерепенился Белецкий. — Намалюют черный квадрат — всех трясет от восторга. Настучат левой ногой по клавишам — ах, какая музыка шедевральная! И этот Эйн... Эйнцвейдрей. Тоже из той же серии. Молодец, Коба, что всех их к ногтю прижал! Выпьем за нашего Кобика!

— Как хочешь, но лично я за него пить не стану.

— И зря! Он нам баблище приносит.

— Не он, а Сапегин. Точнее, те, кто его на этот проект спонсирует. Я пью за них.

— А я за него! А то еще, не дай бог, припрется со своей Надюхой. Ты же вчера звала его с ней.

— Да пусть придут! — храбро озирала окрестности рыжая бестия с высоко поднятым бокалом...

Среди ночи Назар проснулся где-то и увидел, как мимо его глаз прошли чьи-то сапоги. Он испугался и привстал. Оказалось, он лежит прямо на холодной траве, двух шагов не дойдя до крыльца. Ночь стояла не теплая. Он сел и пугливо осмотрелся по сторонам. Батареечный фонарь нового мангала тускло освещал окрестности дома — лужайку, гараж, бледные руки и ноги, кинутые в кресло-качалку вместе с той, кому они принадлежали. Стало быть, Региночка тоже назюзюкалась и не дошла до кровати, уснула тут, под открытым небом. Это радовало. Но не могло притупить тревогу. Белецкий мог поклясться, что видел прошедшие мимо его лица сапоги. Хотя это и чушь собачья.

Он встал, расправил плечи, глубоко несколько раз вдохнул в себя чистейший габаевский воздух. В начале двадцатого века не зря эти места облюбовал Иосиф Габай — табачный король России, поставщик папирос во все концы империи и даже за границу. Теперь уже, понятное дело, никаких сапог, померещилось с бодуна. Хочется выпить. Где там у нас недопитое?

Тут Белецкого снова обдало ужасом. В доме он услышал приглушенные голоса. Мужчина что-то бубнил, а женщина или девушка в ответ весело смеялась. В окне на втором этаже тускло горел свет. На ногах из стекловаты Назар подошел к креслу-качалке и потормошил рыжую всклокоченную голову:

— Ринька! Проснись! Рина! Да проснись же!

— Кто вы? — испуганно вскочила сценаристка. — Фу ты! Назарыч, испугал. Где мы? О-ля-ля! Да мы вчера... Тут и заночевали? Или ты в доме спал?

— Я вообще вон там, на траве. Продрог до костей.

— А почему шепотом? Не стесняйся, спать на траве — так же естественно, как... не могу найти сравнения.

— Тихо! Слышишь?

— Чего?

— Голоса в доме.

Из тусклого окна на втором этаже снова донеслись мужское бормотание и женский смех.

— Кто-то к нам вчера все-таки приперся? — спросила рыжая бестия. — Дружки твои? Или мои? Фёкла с Васиком? Игорь с Ксюхой?

— Я этого не помню, — продолжал шептать испуганный телережиссер. — Но когда я проснулся, мимо моего носа прошли сапоги. Может, это они все-таки приперлись?

— Кто?

— Ося и Надя.

— Это было бы кайфово, — поёжилась Регина не то от ночной прохлады, не то от начинающегося испуга.

— Ведь ты приглашала их вчера. — Назар попытался улыбнуться, уверяя себя в невозможности столь зловещего визита. — А что, товарищ Сталин тот еще шутник.

— Let’s go and have a look, — сказала Регина, вновь вся передергиваясь. — Don’t worry, be happy.

Они медленно пошли к дому, голоса на втором этаже затихли.

— Это в нашей спальне, — сказал Назар. — Они трахаются в нашей кровати, а в перерывах он травит ей анекдоты.

— Причем анекдоты про Сталина, — хихикнула Регина, но он почувствовал, что и ей стало страшновато. — Входи первый.

— Ты же все твердишь, что ты смелее меня. Ладно уж, follow me, baby.

Они вошли в дом, в темноте стали тихо подниматься по лестнице на второй этаж, чутко прислушиваясь, но не могли понять ни единого слова из разговора незваных гостей, а те еще и притаились. Хотя почему незваные? Может, как раз те, кого она звала вчера?

— Мне кажется, мы попали в фильм ужасов, — с наигранным весельем тихо промолвила Регина. — Иди дальше.

И они пошли тихонько к двери спальни, перед ней остановились. Мужской голос в спальне что-то сказал невнятное. Назар и Регина оба вздрогнули. Мужской голос снова неразборчиво заговорил, женский отрывочно ему отвечал, но уже