Читать книгу - "Чалдоны - Анатолий Константинович Горбунов"

семьдесят. Живет в конце деревни, у нижнего водяника. Горбатая изба с однокрылыми ставнями похожа на своего хозяина — морщинистая и обветренная. Живет он тихо, независимо и, главное, никому не в обузу. Трифона за справедливость деревенские побаиваются и уважают. Законы тайги соблюдает строго: птицу и зверя почем зря не тронет, дерево не срубит. В молодости обладал он страшенной силой: конскую дугу сведет руками и переломит. На весновку ходил без напарника. Добудет сохатого, разделает и сложит тушу на нарты — прет по насту один. На гулянках с парнями не дрался, на чужих девок не заглядывался, но и к своей ухажерке Фекле никого близко не подпускал. Прищурится — кавалера как ветром сдует. Атаковали раз Трифона на вечерке прохожие приискатели, ахнул заводилу — тот и скопытился. Остальные разбежались.

…Мало полюбовались девки на бравого чалдона. Суровое время изуродовало его стать и красоту. Случилось это в годы Гражданской войны. Партизанил в ту далекую пору Трифон в ленской тайге. Однажды красный командир отправил парня на подводе в соседнее село харчей раздобыть. Приехал партизан в село, а там колчаковцы на постое. Кто-то шепнул им о партизане. Как ни отбивался Трифон, удалось все-таки супротивникам схватить его. Нагалившись досыта, выволокли за околицу, свернули партизану голову и столкнули, искалеченного, в овраг: иди, мол, теперь к своей советской власти затылком вперед. Подобрал Трифона хороший человек и увез тайно на дальнюю заимку. Правила знахарка калеке голову, да не выправила. Осталась голова повернутой вбок.

Предал-то Трифона безлошадный мужик, у которого ребятишек на полатях больше, чем гольянов в курье. Позарился на партизанскую лошаденку, а получил в награду от пьяного белогвардейского офицера плюху: «Ты, шкура, мать родную продашь…»

После разгрома колчаковцев отыскал Трифон предателя. Зашел в избу, поглядел-поглядел на голодных, оборванных ребятишек и ушел. Через неделю объявился снова: принес ребятишкам полкуля сушеной сохатины. Когда гость скрылся за воротами, хозяин вылез из подполья и от стыда заплакал, а хозяйка, опомнившись, выскочила на дорогу, запричитала вслед Трифону:

— Дай, Господи, здоровья святому человеку…

Отсюда, наверно, и пристало к Трифону прозвище — Святой.

Жалеет Трифон Кольшу. Отец у парнишки, Гермоген Дауркин, — несусветный пьянчужка. Напьется и грезит: то на Кольшиных ходулях через прясло пытается перешагнуть, то цыплят на удочку ловит, то завернется в тулуп, упадет на дороге и орет: «Ой, замерзаю! Ой, спасите, люди добрые!» Но пуще всего любит гонять жену по деревне:

— Зарублю!..

Бежит с метлой в руках по улице, а догнать жену и не пытается. Деревенские глядят и посмеиваются:

— Разошелся Гермогенушка, того и смотри пополам Устю метлой перерубит. — Кричат Даурихе: — Прытче, прытче беги, Устя, иначе настигнет Гермоген. Вон топор-то у него острый какой…

Дауриха с перепугу к Трифону в избу заскочит. Пьяный, пьяный Гермоген, а в чужую ограду заходить опасается. Случалось, Трифон запирал буяна на ночь в леднике. Крутится Гермоген около запретной зоны, мечет громы и молнии.

— Выходи, лягушка лупоглазая! — Нарочно, чтобы досадить деду, ревнует: — Успели, снюхались! — Стучит чернем метлы по калитке. — Завтра в сельсовет пойду, там разберутся, там тебе, старый дурак, покажут, почем сотня гребешков на базаре. Семью разбивать вздумал…

Появится на крыльце Трифон, Гермоген бросит метлу — и наутек. Трифон затопает ногами, вроде вдогон кинулся, — Гермоген и того пуще припустит. Отбежит подальше, отдышится и грозит:

— Погоди, арестант кривоголовый, пристр-р-руню!

Утром протрезвится, прощения на коленях просит. Председатель сельсовета не раз уже вызывал Дауркина и ругал:

— До каких пор, Гермоген, будешь валять дурака, сына, жену пугать? До каких пор будешь народ смешить, Трифона Егоровича позорить? Отправлю я тебя лечиться. Сколько можно пить?

Гермоген давал клятву; прижимая ладонь к груди, уверял председателя:

— Иван Афанасьевич, с этого дня ни грамма… — и отправлялся из сельсовета в сельпо опохмеляться.

Обзывает Гермоген деда «арестантом» вот почему. Вон за деревней озеро синеет. Раньше карасей в нем кишмя кишело. Подкармливало оно в голодные годины сельчан. Не у каждого в чулане висели речные сети, и на берегу лежал стружок, а корчага, плетенная из тальника, была доступна всем. Вечером поставишь корчагу, утром посмотришь — битком набита золотистой рыбой. Удумал раз сельповский счетовод Сопаткин карасей взрывчаткой наудить. Ну и рванул. Услышал Трифон взрыв — и к озеру. Сграбастал подлеца за шиворот, отхлестал по морде мертвым карасем и бока намял. Сопаткин — в суд. Дали Трифону за рукоприкладство пятнадцать суток, а пострадавшего оштрафовали. Затаил Сопаткин зло на деда.

Минувшей зимой Трифон чувствовал себя еще бодро. Удачно сходил на соболиный промысел. Февраль напролет возил сено на зверопромхозовский конный двор. А в марте подрядился на пару с Гермогеном пилить дрова для почты. Но весной, когда его старуху задрал медведь, шибко сдал… Дело было перед реколомом. Возвращалась Фекла с крестин из рабочего поселка. Шла заберегом. Медведь и скараулил старую в тальниках… День ждет Трифон старуху, два ждет, а ее нет. Забеспокоился. Позвонил в поселок, сообщили: в понедельник домой ушла. Почуял он недоброе. Собрался и отправился на поиски. На полдороге наткнулся на изжеванные Феклины ичижонки. Все понял. Сел на камень и заплакал.

— Черт тебя дернул с этими крестинами, — ругал дед старуху. — Взять бы прут и отхлестать тебя, старую…

Мирно сияло небо. На середине реки дымилась унавоженная за зиму конская дорога. Лед местами от берегов отъело, на синих прогалинах радостно кричали утки. Разматывая клубки света и звона, прыгали с камня на камень, смеялись и негодовали родники.

Трифон плакал. Ему вспомнилась другая весна. В ту голодную весну, стыдясь своего увечья и кулацких насмешек, ушел он из деревни в тайгу. У быстрой речки, в кедровом распадке поставил просторное зимовье и занялся охотничьим промыслом. По людским слухам, по звериным тропкам отыскала Фекла в тайге своего Тришу, назвалась женой и увезла в свой дом. Неужели это было полвека назад? Неужели от синеглазой Феклы осталось только то, что лежит перед ним?

Трифон не слышал, как испуганно тинькнула синица на березе, как, возмущенно цокая, взлетала винтом на вершину сосны белка, как, вытянув шею, тревожно загоготали на воде утки, — глубокое, непоправимое горе оглушило его. Он встрепенулся лишь тогда, когда чей-то острый взгляд уколол его в спину. Трифон недовольно повернулся: бесшумно ступая по каменистой сугоре, к нему крался медведь. Старик спокойно встал, левой рукой снял шапку, смял ее в кулаке, а правой выдернул из ножен нож и шагнул навстречу. Встретившись с глазами Трифона, зверь остановился и поднялся на дыбы: поведение человека удивило его