Читать книгу - "Джуд Незаметный - Томас Гарди"

В сумерках Джуд вышел в сад и выкопал там неглубокую яму, куда снес все свои книги по богословию и этике. Он знал, что в его родной стране, населенной истинно верующими, большая часть этих книг ценится не выше макулатуры, и предпочел отделаться от них своим способом, несмотря на некоторый материальный ущерб. Сперва он поджег несколько растрепанных брошюр, затем старательно разодрал на куски каждый том и вилами побросал их в огонь. Книги пылали, освещая стену дома, свинарник и его самого, пока не сгорели дотла.

Хотя Джуд был теперь почти чужим в Мэригрин, соседи, проходя мимо, заговаривали с ним через забор.

— Сжигаете бабушкин хлам? Да-а, чего только не накопится по углам и чуланам, если живёшь восемьдесят лет в одном доме.

Было около часу ночи, когда переплеты, обложки и листы творений Джереми Тэйлора, Батлера, Додриджа, Пэйли, Пьюзи, Ньюмена и прочих превратились в пепел; кругом стояла тишина, а Джуд все ворошил вилами обрывки бумаги, ощущая облегчение и покой от сознания, что ему не надо больше лицемерить перед самим собой. Он может по-прежнему верить, но он уже не будет ничего проповедовать и не будет выставлять напоказ орудия вероисповедания, которые ему как их владельцу следовало бы испытать прежде всего на самом себе. Да и в чувстве своем к Сью он может теперь быть не "гробом повапленным", а самым обычным грешником.

Тем временем Сью шла на станцию вся в слезах, жалея, что позволила Джуду себя поцеловать. Он не должен был притворяться, что не любит ее, зачем он заставил ее поддаться настроению и поступить так неприлично и даже безнравственно. Именно безнравственно; согласно собственной причудливой логике, Сью считала, что любой поступок может быть хорош, пока он не совершен, а будучи совершенным, становится часто плохим, или, другими словами, — что хорошо в теории, дурно на практике.

"Я, наверное, слишком податлива! — думала она, быстро шагая по дороге и то и дело смахивая слезы. — Такой жгучий поцелуй — это поцелуй влюбленного, да-да! Не буду я ему больше писать, по всяком случае, очень долго, чтобы не ронять своего достоинства. То-то он помучится, ожидая письма завтра утром, потом послезавтра, потом послепослезавтра, письма все не будет. Он совсем изведется от ожидания. Ну и пусть! Я очень рада".

Слезы жалости к Джуду, которому предстояло так страдать, мешались со слезами жалости к себе самой.

Так шла она по дороге, тоненькая, хрупкая, жена не любимого ею мужа, нервное, восприимчивое создание, ни по темпераменту, ни по инстинктам не пригодное для брака с Филотсоном, как и, пожалуй, ни с каким другим мужчиной, — шла неровным шагом, тяжело дыша, и в глазах ее были усталость и безнадежная тоска.

Филотсон встретил ее на станции и, видя, что она расстроена, приписал это тяжелому впечатлению от похорон бабушки. Он начал рассказывать ей о своих делах и о неожиданном визите своего старого приятеля, учителя соседней школы Джиллингема, с которым не виделся много лет. Когда они на империале омнибуса поднимались в город, Сыб, смотревшая на белую меловую дорогу и окаймлявшие ее кусты орешника, вдруг сказала с виноватым видом:

— Ричард, я позволила мистеру Фаули взять меня за руку. Как по-твоему — "это дурно?

— Да? А зачем? — рассеянно отозвался Филотсон, видимо, очнувшись от каких-то совсем иных мыслей.

— Не знаю. Он захотел, а я позволила.

— Должно быть, ему это было приятно. Хоть едва ли в новинку.

Наступило молчание. Какой-нибудь дотошный судья, разбирая это дело, наверное, отметил бы то примечательное обстоятельство, что Сью скрыла большую нескромность за меньшей, умолчав о поцелуе.

Вечером, после чая, Филотсон занялся подведением итогов в классных журналах. Сью, необычно молчаливая и встревоженная, скоро ушла спать, сославшись на усталость. Когда Филотсон, утомленный трудными подсчетами посещаемости, поднялся наверх, было без четверти двенадцать. Он вошел в комнату, из окон которой днем была видна почти вся долина Блекмур и даже Южный Уэссекс, и приник лицом к стеклу, напряженно всматриваясь в окружающую таинственную тьму и что-то обдумывая.

— Надо, пожалуй, добиться в совете, чтобы сменили поставщика школьных принадлежностей, — сказал он наконец, не оборачиваясь. — Опять прислали совсем не те тетради.

Ответа не последовало. Думая, что Сью только дремлет, он продолжал:

— А еще нужно переделать вентилятор в классной комнате. Ветер нещадно дует мне прямо в голову, я уже застудил уши.

Тишина в комнате казалась более глубокой, чем обычно, и учитель оглянулся. Мрачная и тяжелая дубовая панель, покрывавшая "гены на обоих этажах обветшалого Олд-Гроув-Плейс, и поднимавшийся до потолка массивный камин составляли резкий контраст с новой блестящей медной кроватью и гарнитуром березовой мебели, которую он купил для Сью; стили двух разных эпох приветствовали друг друга через три столетия, соседствуя на одном и том же шатком полу.

— Су! — позвал Филотсон. Так он обычно произносил ее имя.

Сью не было в постели, но, очевидно, она только что лежала там, так как одеяло с ее стороны было откинуто. Думая, что она спустилась на минуту в кухню, Филотсон снял сюртук, подождал несколько минут, потом вышел со свечой на площадку лестницы и снова крикнул:

— Су!

— Да! — раздался голос из кухни.

— Что ты там возишься ночью? Только утомляешься понапрасну.

— Мне не хочется спать. Я читаю, а здесь светлее.

Филотсон лег. Когда он проснулся среди ночи, Сью все еще не было. Он поспешно зажег свечу, вышел на площадку и опять позвал ее.

Как и в первый раз, она ответила: "Да", — но голос прозвучал так глухо, что Филотсон сперва не понял, откуда он исходит. Казалось, он шел из-под лестницы, где был небольшой чулан без окна. Дверь чулана была приоткрыта, она не запиралась на ключ. Встревоженный учитель подошел к чулану, спрашивая себя, уж не помешалась ли вдруг его жена.

— Что ты здесь делаешь?

— Я устроилась тут, чтобы не беспокоить тебя так поздно.

— Но ведь тут нет кровати, да и дышать нечем! Ты задохнешься тут ночью.

— Да нет же! Не беспокойся, пожалуйста.

— Но как же… — Филотсон дернул дверь за ручку.

Изнутри она оказалась привязанной бечевкой, которая лопнула от его рывка. Кровати в чулане действительно не было, но Сью набросала в угол каких-то ковриков и устроила из них род гнездышка.

Когда Филотсон заглянул в дверь, она, вся дрожа, с расширенными от испуга глазами вскочила с этого ложа.

— Зачем ты открыл дверь? — крикнула она. — Это так не похоже на тебя! Црошу тебя, уйди! Ну пожалуйста!

В ночной рубашке, белеющей в полутьме чулана, Сью казалась такой жалкой и беззащитной, что Филотсон совсем растерялся. А она продолжала упрашивать, чтобы он оставил ее в покое.

— Я всегда был к тебе добр и не стеснял тебя ни в чем, — сказал он. — Это просто чудовищно — так относиться ко мне!