Читать книгу - "Пуговичная война. Когда мне было двенадцать - Луи Перго"

Бакайе ничего не мог сказать. Он икал, хрипел, извивался, тряс головой – в общем, не владел собой.

Примчавшиеся родители унесли его домой почти без чувств. Вся деревня, заинтригованная случившимся, следовала за ними по пятам.

Ему на ягодицы наложили компрессы, умыли, унесли его одежду в сарай и замочили в кадке; беднягу уложили, обложили теплыми кирпичами, разными грелками, дали попить чаю, кофе, грогу. По-прежнему икая, он наконец немного успокоился и смежил веки.

Спустя четверть часа, немного придя в себя, он открыл глаза и рассказал родителям, а также многочисленным женщинам, окружившим его постель, обо всем, что произошло в хижине. Разумеется, старательно умолчав о мотивах, вызвавших столь варварское обращение, то есть о своем предательстве.

Всё остальное он рассказал: выложил все тайны лонжевернской армии, описал проделки на Соте и сражения, признался в краже пуговиц и введении военного налога, раскрыл все приемы Лебрака, заявил обо всех его советах. Как только мог, обвинил Курносого. Поведал об украденных досках, стащенных гвоздях, похищенных инструментах и пирушке со стянутыми из дому водкой, вином, картошкой и сахаром. Не забыл о непристойных песнях, пьяной рвоте по окончании праздника, насмешках над Бедуином, надевании штанов Ацтека-с-Брода на святого Иосифа. В общем, всё-всё-всё. Он выпустил воздух, разрешился, отомстил за себя и после этого уснул с температурой и кошмарами.

Посетительницы, по одной или небольшими группами, стали на цыпочках выходить, останавливаясь перед постелью, чтобы бросить последний взгляд на неожиданного больного. Подождав у порога, они собрались все вместе и принялись оживленно обсуждать, горячиться, даже впадать в безумный гнев: украденные яйца, стащенные пуговицы, не говоря уже о том, чего они не знали. И скоро уже каждая деревенская кошка – если, конечно, этим грациозным животным нравится прислушиваться к разговорам своих хозяек, – дословно знала всю эту чудовищную историю.

– Прохвосты! Негодяи! Шалопаи! Хулиганы! Подлецы!

– Вот пусть он только вернется! Уж я своему задам!

– Я нашему тоже устрою!

– Что они себе позволяют! В их-то возрасте!

– Уж отец-то его отходит хорошенько!

– Пусть только вернутся!

А лонжевернские мальчишки, похоже, не слишком спешили домой. И торопились бы еще меньше, если бы могли только предположить, в какое перевозбуждение повергли их создателей возвращение и признания Бакайе.

– Вы их еще не видели?

– Нет! Какими еще глупостями они сейчас занимаются?

Отцы уже загнали скотину, задали ей корм, сводили на водопой и сменили подстилки. Они кричали не так громко, как их дражайшие половины, но лица их посуровели и исказились.

Отец Бакайе заговорил о болезни, суде, нанесении урона имуществу, но – Пресвятая Мадонна! – когда дело дошло до того, чтобы раскошелиться, никто не шелохнулся. Однако про себя и даже вслух каждый из них пообещал задать своему отпрыску знатную порку.

– Вон они! – объявила мать Курносого. Приложив ладонь козырьком к глазам, она стояла на насыпи своего амбара.

И точно: почти сразу на идущей вдоль источника дороге появились мальчишки. Они, как обычно, играли в догонялки и спорили.

– Ну-ка быстро домой, – резко приказал сыну поивший скотину отец Тентена. – Лебрак, и ты тоже, Камю, – ваши отцы уже трижды вас звали.

– А, да? Тогда мы пошли, – беспечно отвечали командиры.

И скоро уже отовсюду на свои пороги повыскакивали матери или отцы, громкими голосами выкликавшие сыновей и призывающие их немедленно идти домой.

Братья Жибюсы и Гамбетт почти сразу остались в одиночестве и решили, раз так, тоже разойтись по домам. Однако, уже миновав последний домишко и поднимаясь на холм, Гамбетт и братья Жибюсы резко остановились.

Из всех деревенских домов начали разноситься крики, вой, вопли, хрипы – они сливались со звуками глухих пинков и звонких оплеух, с грохотом стульев и падающей мебели. Им вторил испуганный лай спасающихся бегством собак и стук оконных фрамуг, через которые улепетывали кошки. Это был самый ужасающий гвалт, который когда-нибудь слышало человеческое ухо.

Словно все повсюду решили одновременно поубивать друг друга.

У Гамбетта сжалось сердце; замерев, он стал прислушиваться.

Это… да, это были голоса его друзей. Лебрак рычал, благим матом завывал Крикун, мычал Курносый, вопил Тентен, визжал Було. Остальные плакали и скрипели зубами. Их били, пороли, колотили, взгревали.

Что бы это могло значить?

Задами, через сады, не осмеливаясь пройти мимо табачной лавки Леона, где несколько закоренелых старых холостяков, покуривая носогрейки, по крикам судили о силе ударов и сравнивали мощь карающих отцовских кулаков, он вернулся к деревне.

Он заметил, что братья Жибюсы с округлившимися глазами и вставшими дыбом волосами тоже остановились, словно зайцы, прислушивающиеся к погоне…

– Ты слышишь?

– Вы слышите?

– Их убивают. За что?

– Бакайе! – догадался Гранжибюс. – Это из-за Бакайе, зуб даю! Ну да, он только что вернулся в деревню в том виде, в каком мы его отпустили, с одеждой, полной дерьма. И наверняка снова наябедничал!

– Может, даже всё рассказал, гаденыш!

– Значит, и нам тоже, когда предки узнают, мало не покажется!

– Если он не назвал наших имен, а у нас станет известно, скажем, что нас там не было.

– Нет, ты только послушай!..

Из каждого дома доносились рыдания, и хрипы, и крики, и ругательства, и угрозы. Они висели в воздухе, сливались в единый вой, заполняли улицу пугающей какофонией, напоминая адский шабаш, настоящий хор проклятых.

Вся армия Лонжеверна в полном составе, от генерала до последнего солдата, от самого старшего до самого младшего, от самого изворотливого до самого несмышленого, – все получили порку. И отцы отдавались ей без удержу (ведь дело коснулось денег), нещадно отвешивали удары ногами и кулаками, башмаками и сабо, плетками и палками. За дело брались и матери, ожесточенные, безжалостные, когда дело пахло финансами, а сестры провинившихся, глубоко опечаленные и тоже причастные к общей беде, плакали, сетовали и умоляли родителей не убивать их братиков.

Мари Тентен бросилась на защиту брата. И со всего маху получила от матери пару звонких пощечин и предостережение:

– А ты, маленькая дрянь, не суйся, куда не след. И если я еще хоть раз услышу от соседок, что ты якшаешься с этим мерзавцем, молодым Лебраком, я тебе покажу, чем полагается заниматься в твоем возрасте.

Мари хотела ответить ей, но новая порция затрещин, полученных от отца, избавила ее от этого желания, и она ушла, чтобы тихонько поплакать в уголке.

Испуганные Гамбетт и братья Жибюсы тоже разошлись каждый в свою сторону, предварительно договорившись, что завтра утром Гранжибюс придет в школу за новостями, а во вторник он вместе с Гамбеттом пойдет на Соту искать хижину вельранцев и расскажет ему, чем всё закончилось у них дома.