Читать книгу - "Бунтующий человек. Недоразумение - Альбер Камю"

Маркс не предполагал столь чудовищного апофеоза, как, впрочем, и Ленин, который тем не менее сделал решающий шаг на пути к милитаризованной империи. Прекрасный стратег и посредственный философ, он выдвинул на первый план вопрос захвата власти. Сразу же отметим: рассуждать о том, что Ленин был якобинцем, — большое заблуждение. Из всех его убеждений якобинской была только идея о создании партии агитаторов и революционеров. Якобинцы верили в принципы и добродетель: столкнувшись с необходимостью их отрицания, они предпочли смерть. Ленин верил только в революцию и в добродетель эффективности. «Надо уметь… пойти на все и всякие жертвы даже — в случае необходимости, — пойти на всяческие уловки, хитрости, нелегальные приемы, умолчания, сокрытия правды, лишь бы проникнуть в профсоюзы… вести в них, во что бы то ни стало, коммунистическую работу». Борьба против формальной морали, начатая Гегелем и Марксом, у него превращается в критику неэффективного революционного поведения. Это движение вело к Империи.

Если взять две работы, отметившие начало^[91] и конец^[92] его деятельности агитатора, то нельзя не поразиться постоянству его беспощадной борьбы против сентиментальных форм революционной активности. Он стремился изгнать из революции мораль именно потому, что был убежден: революционная власть устанавливается не на основе десяти заповедей. Когда он после первых попыток появляется на исторической сцене, где ему предстояло сыграть столь значительную роль, и с такой естественной свободой принимает мир таким, каким его сотворили идеология и экономика предшествующего века, он производит впечатление человека Нового времени. Равнодушный к любым опасениям, ностальгии и морали, он садится за руль, выбирает наилучший режим работы двигателя и сам решает, какая добродетель годится для водителя, а какая нет. Поначалу он движется немного на ощупь и колеблется относительно того, должна ли Россия пройти через стадию промышленного капитализма. Но эти сомнения означают неуверенность в возможности революции в России. Он русский человек, и его задача — совершить русскую революцию. Он выкидывает за борт экономический фатализм и берется за дело. В 1902 году он недвусмысленно заявляет, что рабочие не способны самостоятельно выработать независимую идеологию. Он отрицает стихийный порыв масс. Социалистическое учение нуждается в научной базе, дать которую могут только интеллектуалы. Когда он заявляет о необходимости стирания граней между рабочими и интеллигенцией, это означает, что не обязательно быть пролетарием, чтобы лучше самого пролетария понимать интересы пролетариата. Поэтому он одобряет Лассаля, яростно боровшегося против стихийной активности масс. «Теория, — настаивает он, — должна подчинять себе стихийность»^[93]. Иначе говоря, революция нуждается в вождях, точнее, в вождях-теоретиках.

Он сражается одновременно с реформизмом, снижающим революционный тонус, и с терроризмом^[94] как явлением единичным и потому малоэффективным. Революция должна быть не столько экономической или сентиментальной, сколько военной. Пока она не свершилась, революционная деятельность сводится к стратегии. Самодержавие — это враг, его главную силу составляет полиция, то есть профессиональный корпус политических бойцов. Вывод из этого прост: «Борьба с политической полицией требует особых качеств, требует революционеров по профессии». У революции должна быть своя профессиональная армия, а остальную массу можно будет в нужный день призвать присоединиться к перевороту. Армия агитаторов должна быть организована раньше, чем организуется масса. По выражению Ленина, это будет агентурная сеть, то есть провозвестник господства тайного общества и монашеского ордена, состоящего из реалистов-революционеров: «Мы — младотурки революции, с капелькой иезуитства вдобавок». С этого момента у пролетариата больше нет миссии. Он всего лишь мощное, хотя не единственное средство в руках революционных аскетов^[95].

Из проблемы захвата власти вытекает проблема государства. Посвященная этому работа «Государство и революция» (1917) — самое любопытное и самое противоречивое из сочинений Ленина. В ней автор использует свою излюбленную методику — ссылку на авторитеты. Цитируя Маркса и Энгельса, он начинает с протеста против любого реформизма, который якобы пытается использовать в своих целях буржуазное государство, являющееся институтом подавления одним классом другого. Буржуазное государство зиждется на полиции и армии, поскольку прежде всего является инструментом подавления. В нем отражается одновременно и непримиримый классовый антагонизм, и насильственное ослабление этого антагонизма. Эта фактическая власть заслуживает только презрения. «Даже глава военной власти цивилизованного государства мог бы позавидовать старшине клана, пользующемуся „не из-под палки приобретенным уважением“ общества». Впрочем, еще Энгельс твердо установил, что понятие государства несовместимо с понятием свободного общества. «Классы исчезнут так же неизбежно, как неизбежно они в прошлом возникли. С исчезновением классов исчезнет неизбежно государство. Общество, которое по-новому организует производство на основе свободной и равной ассоциации производителей, отправит всю государственную машину туда, где ей будет тогда настоящее место: в музей древностей, рядом с прялкой и с бронзовым топором».

По-видимому, здесь и кроется объяснение того, что невнимательные читатели увидели в «Государстве и революции» анархистские тенденции и разжалобились по поводу уникальной судьбы столь сурового для армии, полиции, палки и бюрократии учения. Но чтобы понять взгляды Ленина, надо помнить, что он всегда рассуждает в терминах стратегии. Если он с такой энергией защищает тезис Энгельса об исчезновении буржуазного государства, то делает это потому, что пытается, с одной стороны, противостоять чистому «экономизму» Плеханова или Каутского, а с другой — доказать, что правительство Керенского — это буржуазное правительство, подлежащее уничтожению. Кстати, ровно через месяц он его и уничтожит.

Кроме того, следовало дать ответ его оппонентам, указывая, что революция тоже будет нуждаться в аппарате управления и подавления. Здесь он снова прибегает к опоре на авторитет Маркса и Энгельса, доказывая, что пролетарское государство организовано не так, как другие, что это государство по определению находится в состоянии постоянного отмирания. «С того времени, как не будет ни одного общественного класса, который надо бы было держать в подавлении… не будет и надобности… в государстве. Первый акт, в котором государство выступает действительно как представитель всего общества — взятие во владение средств производства от имени общества, — является в то же время последним самостоятельным актом его как государства… Место правительства над лицами заступает распоряжение вещами и руководство процессами производства. Государство не „отменяется“, оно отмирает». Вначале пролетариат уничтожает буржуазное государство. Затем, но только затем рассасывается пролетарское государство. Диктатура пролетариата необходима, чтобы: 1) подавить или уничтожить остатки буржуазного класса; 2) осуществить обобществление средств производства. Как только будут решены эти две задачи, оно тут же начнет отмирать.