Читать книгу - "Птица, летящая к небу - Наталия Михайловна Терентьева"

Пасху вот силы нашла… Увидела меня, сразу ко мне подошла, говорит: «Маш, Маш, твоя-то, твоя…» Забыла даже, как меня зовут, а Тинку помнит! – Мама тяжело дышала, смотрела исподлобья, но больше не кричала, стала говорить спокойнее. – Рассказывай. Давай. Про притон. Всё по порядку. Пьешь там с ними? Что делаешь? Ну-ка! Как попала туда? Что, как? Всё говори!!!

Папа подскочил к ней, но не успел. Мама вдруг размахнулась и так ударила меня кулаком в грудь, что я на несколько секунд перестала дышать и никак не могла продохнуть. В голове у меня застучало, и сердце стало биться как будто в горле.

– Таня, Танюша, не надо… Тебе нельзя так волноваться… Сейчас всё спокойно решим… – доносился до меня голос папы откуда-то издалека.

– Что ты решишь? – Мама, страшно улыбаясь, повернулась к папе. – Что ты можешь решить? Что? Ты не думал, почему именно у тебя такая дочь? Жизнь свою профукал, просидел за рулем! Кто всегда защищал ее? Ты! Ты привел свою сестру-проститутку в мой дом, что ты можешь решить? И эта дура жалкая, кривая-хромая, тоже решила, что ей можно, что она будет гулять… Что ж это делается, а!.. Вова… – Мама взглянула на Вову, замершего в дверях комнаты. – Пойди ко мне, сынок…

Вова нерешительно подошел к маме. Мама обняла его и громко зарыдала.

– Пойдешь сегодня со мной на службу?

Папа делал знаки Вове, чтобы тот соглашался. Вова что-то невнятное промычал.

– Сыночек мой… Мой самый хороший… Ты с такими шалавами только не связывайся, хорошо? Как твоя тетя и твоя сестра… Если ты ее сестрой еще считаешь…

– Считаю, – неожиданно громко сказал Вова. – Тинка моя сестра.

Мама, прижавшаяся к Вовиной груди, посмотрела на него снизу вверх.

– Добрый ты какой… Какой добрый… Обычно этим все шалавы пользуются… Ну ладно. Так. – Мама отодвинула Вову и медленно повернулась ко мне. – Давай, говори. С кем ты путалась?

Я вытерла слезы, которые непонятно почему текли и текли у меня из глаз. Вытереть было нечем, я вытирала их просто рукой. Что мне сказать маме?

– Пока ты не скажешь, никто никуда не пойдет. Никто не будет есть, пить, в сортир даже никто не пойдет!!! – Мама опять начала разгоняться. – Все будут стоять и ждать, пока ты скажешь!

– Тань, давай по-хорошему… – Папа сказал тихо, но я расслышала.

– По-хорошему?!! По! Хорошему!!! С ней?!! С этой?!! Шалавой!!! Дрянью!!! Которая жрала тайком мясо в пост, я видела всё, видела! Ходила тут тихоней… Зенки свои опустит бесстыжие и ходит тенью… Еще на исповедь ходила!!! О господи!!! Ты говорила что-то на исповеди?!! Ты же ходила… Со мной…

Я помотала головой.

– Что?!! Говори!!!

– Нет.

– О-о-о, заговорила! Смотрите-ка! – Мама попробовала снова рвануться ко мне, но папа ее удержал.

Давно уже звонили чьи-то два телефона, мамин и папин, наверное. И теперь еще звонили в дверь.

Тетя Ира побежала открыть.

– Соседи, вы охренели так орать? – В комнату зашла наша соседка снизу, тетя Вера. – Я что, должна всё утро это слушать? Я куличи пеку, а ты орешь, как резаная! Короче, Тань, если ты не прооралась еще и не прекратишь, я полицию вызову, поняла? Я не нанималась тебя слушать всё утро!

Мама швырнула в соседку тем, что попалось под руку. Попалось, к счастью, не очень тяжелое, – полупустая коробка кускового сахара, стоявшая на столе в гостиной. Сахар разлетелся по всей комнате, коробка до тети Веры не долетела. Она хмыкнула и погрозила маме кулаком:

– Таблетки пей! Я тебя предупредила! Закроют тебя за хулиганство! – и ушла.

– Я – сказала… – Мама медленно опустилась на стул. – Никто. Отсюда. Не выйдет. Даже я. Я не пойду в храм на пасхальную службу. Я буду сидеть здесь весь день и всю ночь. Если ты нам всё не расскажешь. Давай, доченька, давай. Рассказывай. Мы тебе всё отдали. А ты пошла гулять в четырнадцать лет. Давай. С кем. Ты. Доченька. Путаешься. – Мама ставила точки, как будто вбивала огромные толстые гвозди большой кувалдой. – О чем. Ты. При этом. Думала! Как смотрела! Матери!!! В глаза!!! И не ослепла от стыда. Кто, интересно, на инвалида позарился? Правда, чурки, да? Сколько чурок у тебя было, а, доченька? Чем платили? Или ты так, за удовольствие?

Мама стала смеяться, каким-то странным, не своим смехом. Может быть, она сошла с ума? У нее что-то перегорело в голове от крика, и она просто сошла с ума?

Мне стало как-то всё равно. Пусть убьет меня, если хочет. Задушит или ножом пырнет. Или выбросит с балкона. Мне всё равно. Я отвернулась, чтобы не видеть ее, как она рыдает и смеется одновременно, как у нее дрожит челюсть, какое у нее мокрое красное лицо, как она трясущейся рукой отпихивает папу.

– Кристина… – ко мне подошел папа. – Всем надо успокоиться. Да. В общем… Лучше скажи хотя бы… гм… как это всё вообще… зачем… что происходит… Ну, скажи, и всем будет легче. Может быть, – папа с надеждой посмотрел на меня, – это вообще всё неправда? Этой, как ее… тете Зине… показалось? Или ты… ну… Что вы там… делаете? А? У тебя… – Папа собрался, прочистил горло и спросил прямо: – …есть парень, да?

Я могла сказать «нет», наверное, это было бы проще. Я потом об этом думала. Но в тот момент я не сообразила. И кивнула.

– Ну, хорошо.

Папа сделал такое движение, как будто хотел или ударить меня, или погладить, я инстинктивно отодвинулась. Мама стала приподниматься, тяжело охая.

– Тань, подожди… Она сейчас всё скажет… Мы всё решим… Всё будет хорошо… Ты ни в чем не виновата, себя не вини… – Это папа говорил маме, вероятно, она себя винит, только я не слышала этого. – Кристина, давай, сядь, успокойся и скажи, с кем ты встречаешься… да… Как его зовут, кто он? Твой одноклассник? Или взрослый человек? Где ты с ним познакомилась? «ВКонтакте»? И вообще… Какие у вас отношения? Ты ходишь – туда… гм… в ту квартиру?

Папа думал, что я возьму и вот так всё расскажу – и тете Ире, и Вове, и ему, и рыдающей и хохочущей маме? Мама на каждое папино слово издавала странный звук, похожий на уханье совы у нас на даче. Я поняла, что у нее истерика, нервный смех и еще она икает, не может нормально дышать. У нас так было у одной девочки в классе, она смеялась до икоты и потом не могла дышать. Таисья напоила ее корвалолом, девочка уснула на задней парте и икала во сне.