Читать книгу - "На пути - Жорис-Карл Гюисманс"

То были рясофоры; белоризцы лежали между ними большими белыми буграми, пав ниц и лобызая землю.

«О, вот так и молиться, как эти монахи!» — воскликнул про себя Дюрталь.

Он чувствовал, что его злосчастное «я» расслабляется; окруженный духом святости, он раскрепостился и рухнул на плиты, смиренно прося у Господа Иисуса прощения за то, что осквернил чистоту места сего.

Он молился долго, в первый раз отрешившись от себя, признавая себя столь недостойным, столь окаянным, что не понимал, как Господь при всем Своем милосердии мог допустить его в сей малый круг избранных. Он испытал себя и ясно увидел, что был много ниже последнего из этих послушников, не умевшего, быть может, даже прочесть по складам книгу; он понял, что культура ума — ничто, культура же души — все, и понемногу, даже не сознавая того, с одной только мыслью — пролепетать благодарственные слова — он забылся: в капелле душа его была увлечена другим — прочь из мира, прочь из плоти, прочь из тела.

В этом храме порыв духа наконец-то нашел поощрение, его долго отторгавшееся извержение было принято; здесь он даже не выбивался из сил, как в те времена, когда ему с таким трудом удавалось бежать из своей темницы в Нотр-Дам де Виктуар или в Сен-Северен.

Затем он вернулся душой туда, где бросил было в одиночестве свою животную сущность, и огляделся, изумленный. Почти все братья ушли; один из белоризцев оставался лежать ниц перед алтарем Богородицы; Дюрталь перевел взгляд с него на ротонду, куда вошло еще несколько отцов.

Дюрталь стал наблюдать за ними. Монахи были самого разного вида, высокие и низенькие, один толстый, лысый, с окладистой черной бородой и в пенсне; были маленькие, светловолосые и одутловатые; были очень старые, с колючей жесткой щетиной, и очень молодые, с блуждающим взором немецких мечтателей, с голубыми глазами, глядевшими из-за очков, но почти у всех, кроме самых молоденьких, была одна общая черта: полное брюхо и сетка розовых прожилок на щеках.

Вдруг отворилась дверь в самой ротонде и появился тот самый высокий инок, который вел службу накануне. Он откинул капюшон рясы, скрывавшей лицо, и в сопровождении еще двух отцов белоризцев поднялся к главному алтарю служить мессу.

О, это была месса, не состряпанная наспех, которые в таком количестве пекут в Париже, а обдуманная, продолжительная, глубокая, такая месса, где священник долго-долго читает евхаристический канон, погрузившись в молитву у алтаря; когда же он вознес гостию, не звонки прозвонили, а все монастырские колокола разнесли голоса кратких, раздельных ударов, почти жалобных, трапписты же пропали из вида, став на четвереньки и спрятав головы под пюпитры.

Когда месса закончилась, было около шести утра; Дюрталь пошел той же дорогой, что накануне вечером, прошел мимо уже знакомой ему маленькой шоколадной фабрики и увидел за окнами бельцов, паковавших плитки в станиоль, а в другом помещении — маленькую паровую машину, которую укрощал рясофорный монах.

Он пошел по той аллее, где курил накануне в темноте. Ночью она была печальна, теперь же очаровательна: два ряда столетних лип тихо шелестели листвой, и ветер доносил до Дюрталя их расслабляющий аромат.

Сидя на этой скамейке, он одним взором охватывал все здание аббатства.

Перед старым дворцом, построенным в монументальном духе XVII века, располагался длинный огород, в котором кое-где зацветали розовые кусты над синеватыми прудиками и шарами капустных кочней; сам дворец, огромный и внушительный, вытянулся восемнадцатью окнами по фасаду; в тимпане фронтона помещались огромные часы.

Здание было крыто черепицей, украшено башенкой с несколькими маленькими колоколами; перед входом крыльцо с тремя-четырьмя ступеньками. Дворец казался по меньшей мере с шестиэтажный дом, хотя на деле этажей было всего два, но, судя по тому, как неожиданно высоко располагались окна, комнаты должны были достигать чрезвычайной высоты, как церковные своды. В общем, он был напыщен и холоден; если уж его обращать в монастырь, то ему больше пошло бы служить приютом последователям Янсения,{58} нежели ученикам святого Бернарда.

Погода утром выдалась теплая; солнечные зайчики пробегали сквозь шевелящуюся листву, и просеянный сквозь нее свет колыхался, гранича то с белым, то с розовым. Дюрталь раскрыл молитвенник и приготовился читать; на его глазах страница порозовела, а черные типографские буквы по закону дополнительных цветов стали отливать зеленым.

Он забавлялся этими подробностями, наслаждался, подставив солнышку спину, легким ветерком, наполненным ароматами, отдыхал в этой ванне света от тягот ночи. Вдруг в конце аллеи он заметил несколько братьев. Они шли молча; одни несли под мышкой большие круглые хлебы, у других в руках были бидоны с молоком или большие корзины, полные сена и яиц. Монахи прошествовали мимо него, почтительно поклонившись.

У всех лица были радостные и серьезные. «Какие славные люди! — подумал Дюрталь. — Как они мне сегодня помогли: ведь это благодаря им я нынче ночью мог разомкнуть уста, мог молиться, познать наконец радость обращения к Богу, которая в Париже была всего лишь обманом! Им, а пуще всего — Божьей Матери Атрской, смиловавшейся надо мной, несчастным!»

В порыве бодрости он вскочил со скамейки, свернул в боковые аллеи, дошел до пруда, который мельком видел накануне; у пруда стоял громадный крест, замеченный им сверху из повозки, в лесу при подъезде к обители.

Крест стоял прямо напротив аббатства, задней стороной к пруду; на нем было высечено беломраморное изображение Христа XVIII века; сам пруд тоже имел крестообразную форму, подобную плану большинства базилик.

Второй крест, зыбкий, буроватый, переливался фисташковой рябью от кругов, расходившихся за плывущим лебедем.

Лебедь подплыл прямо к Дюрталю и вытянул шею, очевидно ожидая кусочка хлеба.

Ни звука не раздавалось в этом пустынном месте, кроме шороха сухих листьев, попадавших Дюрталю под ноги на ходу. Часы на фронтоне пробили семь.

Дюрталь вспомнил, что завтрак уже подан, и скорым шагом поспешил к аббатству. Отец Этьен поджидал его, пожал руку, осведомился, как он почивал, и сказал:

— Что вы станете есть? У меня для вас только молоко и мед; сегодня же я пошлю в ближнюю деревню принести немного сыра, но пока у вас будет скудная трапеза.

Дюрталь предложил заменить вино молоком.

— Так будет лучше, — сказал он. — В любом случае, — добавил он, — мне будет не с руки жаловаться: ведь вы и вовсе ничего не едите.

Монах улыбнулся.

— Теперь у нас пост по случаю орденских праздников, — ответил он. — Я ем лишь раз в день, в два часа пополудни, после службы девятого часа.

— И вы даже не можете подкрепить себя яйцом или вином!

— Привыкаешь, — заметил отец Этьен с той же улыбкой. — Что значит такой распорядок в сравнении с тем, как жили святой Бернард с товарищами, когда они рубили лес в долине Клерво? Вся их трапеза была — подсоленные дубовые листья, сваренные в мутной воде.