Читать книгу - "Песня имен - Норман Лебрехт"

— Никогда в жизни у меня не было так покойно на душе, — тихо говорит он. — Словно мама сказала мне во сне: «Все будет хорошо».

Акустическая репетиция заняла пятнадцать минут. Концерт они отшлифовали в Кингсвей-Холле еще накануне; оставалось лишь подстроить звучание под каверну Роял-Альберт-Холла. Довидл сыграл с оркестром короткий пассаж, чтобы дирижер мог проверить звук из зала. Потом одну из тем исполнял глава оркестра, а Довидл становился в зале то тут, то там и слушал. В промежутках они обменивались добродушными колкостями.

— Не забыл надеть свои счастливые носки, Раппо?

— Я играю босиком, забыл? Я ведь беженец без гроша в кармане.

— Смотри, чтоб музыкантам заплатили.

— Присмотрю, но сначала вы, парни, сбросьтесь и поднесите мне приличную охапку цветов.

— Вот нахал!

Дирижер настаивал на еще одной перепроверке, но Довидл уже паковал инструмент, и его тесной кучкой, в расчете на приглашение, обступили музыканты. Среди британских скрипачей ему не было равных, и каждый горел желанием закинуть удочку насчет грядущих концертов.

— Заскочим через дорогу, дернем по одной? — предложил первая скрипка.

Довидл покачал головой: ему не терпелось выбраться на солнышко. Но когда за ним захлопнулась служебная дверь в конце зала, солнце скрылось, и со стороны гайд-парковой тундры тянуло холодком.

Дрожа в легком пиджаке, он на мгновение растерялся: мимо громыхали красные автобусы, стайка учениц частной школы в черных шапочках цокотала на лошадках в парк. Проверив карман, он обнаружил, что выскочил без денег на такси. Дирижер после его побега куксился, а никого своих, чтобы на халяву добросили до конторы, не было. Поэтому он перешел на ту сторону и встал на автобусной остановке, припоминая со времен мальчишеских вылазок, что семьдесят третий идет до Оксфорд-стрит, а там можно пересесть на тринадцатый или пятьдесят девятый — и уже до дома.

На остановке стоял мужчина в кепке, судя по комбинезону и ящику с инструментами, водопроводчик или вроде того. Он чиркнул спичкой о фонарный столб и закурил «Вудбайн». Похлопав себя по карманам, Довидл понял, что вместе с бумажником оставил дома и портсигар.

— Угостить? — спросил водопроводчик.

— Не откажусь.

В те тощие годы дешевый бычок и дым военных воспоминаний стирали многие барьеры. Водопроводчик некогда служил обезвреживателем бомб; Довидл вспомнил, как мастерски и храбро они обезвреживали невзорвавшиеся боеприпасы.

— Ты ж ведь не англичанин, да? — дотошничал мужчина.

— Скоро буду, — ответил Довидл.

— А что у тебя в ящике с инструментами?

— Вся моя жизнь, — ответил мой друг, чувствуя себя словно под микроскопом.

Караваном пригромыхали три автобуса. А вот у немцев, подумалось Довидлу, автобусы в Лондоне ходили бы строго по часам. Водопроводчик сел в первый автобус, он вскочил во второй и, вскарабкавшись на площадку для курящих, расположился на переднем сиденье, чтобы в полной мере насладиться, вероятно, последней, как он выспренно ее обозвал, поездкой инкогнито. Уже завтра он вряд ли сможет позволить себе проехаться в общественном транспорте неузнанным.

Дороги были запружены, и автобус еле тащился. Заезжий арабский властелин в сопровождении полицейского конвоя катил из Букингемского дворца по важному делу — отовариваться в «Харродзе», и над Найтсбриджем курилось облако выхлопных газов. Довидл не спешил. За окном туманилась Веллингтонская арка, солнце вновь выглянуло из-за туч, и смурной город разом повеселел. Он чувствовал, что сам, как Лондон, находится сейчас в подвешенном состоянии между блистательным прошлым и неизведанным будущим. Уже не имперская махина, еще не оплот космополитизма. В шрамах и щербинах после недавней трагедии и, может, так и не сумеет перенять мастерски выстраиваемого великолепия Парижа — или Крейслера. Он — в последний раз в жизни — ощутил себя слитым с Лондоном воедино.

Оглядевшись и увидев, что остался на площадке один, он закинул ноги на сиденье. Надежно упокоив скрипку под спиной, с удовлетворением закрыл глаза — на минуту, рассчитывая тут же проснуться, когда автобус наберет скорость.

Пробудившись, он обнаружил, что автобус недвижим, мотор заглушен. Он сидел один-одинешенек на верхней площадке, глядя сверху на загаженный пустырек, усиженный по краям одноликими тусклыми викторианскими домишками. Лихорадочно схватился за запястье: час дня, ничего страшного. Где это он? Наверное, продрых весь путь и докатился до конца семьдесят третьего маршрута — кажется, это задрипанный райончик на севере Лондона, аккурат между Арсеналом и футбольным стадионом «Сперз». Ничего страшного. Нужно просто дождаться обратного рейса, и уже к двум он будет дома, времени навалом.

Он подхватил скрипку, спустился по витой лесенке и обратился к хмурому диспетчеру в железной будке, который сообщил ему, что «западный в город» на час десять отменен «в связи с болезнью сотрудника», но в час двадцать два будет следующий. Ни книги, ни партитуры у него с собой не было, и он решил пройтись в молочной солнечной дымке, насладиться безобидным приключением. Свернул на Стоук-Ньюингтон-Хай-стрит и угодил в поло́н знакомого запаха. Соленые огурчики, с Варшавы их не ел.

В окошке, где торговали яйцами, продавались еще и огурцы, прямо из бочки на тротуаре. Он купил один за пенни и сжевал прямо на улице, упиваясь брызжущим ядреным рассолом, хрусткой кожурой и мягкой плотью под нею. Он был счастлив: «Самое то!» В соседней лавке, у Берковица, предлагались отварная гефилте рыба, студень из телячьих ножек, гедемпте[77] капуста, рубленая печень.

— Что будете пробовать? — спросил Берковиц.

— Я вышел без бумажника, — ответил Довидл.

— Пробуйте сегодня, — сказал хозяин деликатесов, — завтра купите свежее на шабат.

Вкус был дурманящий; он перенес Довидла к прабабушке, на пятничный ужин, где белоснежная скатерть без единого пятнышка, мерцающие подсвечники и бесконечная вереница вкуснейших блюд. Жгучий студень, пча, ударил в голову, словно доза героина (да, он пробовал в клубе), и он выскочил на улицу; от вкусовых переживаний и спазмов памяти закружилась голова. Он снова глянул на часы. Ближайший автобус можно и пропустить, поехать на следующем, тем более что он уже перекусил.

Он оставил в стороне оживленную цепочку лавок и свернул налево, а может, направо, потом опять налево и уткнулся в тупик: железнодорожное полотно там обрывалось, а вокруг не было ни души. После обеда день сделался теплым и тихим. Он двинулся вперед, свернул за угол, за другой, ища обратную дорогу. На проезжей части — ни единого авто, на тротуаре — ни одного пешехода. Если не знать, что это Лондон, можно было подумать, что это Санта-Крус в час сиесты.

Убыстрив шаг, он заметил на углу впереди магазинчик — продуктовый Фрумкина. Зашел спросить дорогу. На мраморном прилавке грудились куски сыра и масла, прикрытые от мух липкой