Читать книгу - "Аргиш - Александр Олегович Гриневский"

Принизить её величие!

Как? Да просто. Надо понять причину смерти. Это становится главным. Отчего умер? – первый вопрос, который звучит после известия о том, что кто-то шагнул в мир иной.

Ну да… Рак, инсульт, инфаркт – это понятно. Если правильно лечить, то, может, и не случилось бы этой трагедии. Компромисс найден – смерть понятна и почти предсказуема. Больше того, с ней даже бороться можно.

А все эти боевики и детективы? Смерть настигает подлеца или героя, но он знает, отчего или за что умирает. И опять, здесь смерть становится понятной и близкой. Успокаиваем себя мнимым знанием.

На самом деле смерть непредсказуема и безразлична к живому. Она просто случается с каждым – вот и всё.

Все мы муравьи – ползаем, раздражая, по руке Бога, Судьбы, Рока, как хочешь Это назови… Все будем раздавлены.

Грибы превратились в какое-то преследующее его наваждение.

Поляна, усеянная грибами. Ползающая на коленях Вера.

Самому собирать сил уже не хватало. Да и желания не было. Давила апатия, безразличие к происходящему. Просто садился посреди поляны, подгребал те, что поближе, и ждал, когда она прекратит ползать и они пойдут дальше.

Костёр. Котелок со студнеобразной грибницей – без хлеба, без соли.

Запихивал в себя грибное месиво.

Казалось, грибы не задерживаются в желудке, не усваиваются – через полчаса – ноющая боль в животе, ближайшие кусты…

Перестали стесняться друг друга. Усталость и безразличие.

Остались только тела, которые выполняли простейшие функции. Раньше он страдал от внутреннего душевного неудобства, когда нужно было отойти – как сказать? – искал предлог. Теперь всё стало просто: «Подожди», – и Вера устало опускалась на землю – ждала. Он скрывался за ближайшими деревьями. Сил отойти подальше – не было.

И она – так же…

В лесу нет человеческих законов. Нет понятий добра, сострадания, совести. В лесу есть только цель – выжить! Всё подчинено этой цели. Плевать берёзе на ёлку, которая загибается возле её ствола от недостатка света. Плевать! Тянуть ветви ввысь, к солнцу, к свету – жить!

Плевать лосю, что рядом с ним ласка сожрала ящерку. Ласка – ничто для лося, и лось – ничто для ласки. Они существуют в разных измерениях – не опасны друг для друга – поэтому и не соприкасаются. Но цель у них общая – выжить!

Мы пришлые. Не можем перестроиться. Гибнем.

Поделом. Шагнул в другой мир – пойми и прими законы этого мира. Машет баба тебе рукой на берегу… Она тебе нужна? Нет? Вот и плыви дальше. Пускай сама выживает. И ты – выживай.

Смотрел ей в спину, как идёт.

Выход

Они продрались через заросли орешника и вышли на большую поляну, поросшую высокой травой, сквозь которую пытались пробиться редкие кустики розово-фиолетовых цветов. Такие поляны последнее время попадались всё чаще и чаще.

Реки не видно. Угадывается в низине, по левую руку.

Серое хмурое утро наполнено влагой. Обильная роса на траве. Вот-вот пойдёт дождь – мелкий и затяжной.

Не туман, а какая-то хмарь повисла в воздухе. Казалось, эти серые тучи опустились так низко, что касаются земли.

«Ну вот… Сейчас снова вымокнем по пояс», – мелькнуло в голове у Вадима, но не вызвало ни малейших эмоций. Уже привык быть мокрым, грязным и замёрзшим. Знал, что от него требуется лишь одно – идти, переставлять ноги, не падать. Она всё равно не даст полежать, отдохнуть. Уговорами, просьбами, криком – поднимет, заставит идти.

Самое сложное – встать утром. За ночь намёрзнешься до такой степени, что ощущаешь усталость во всём теле не от дневного перехода, а от бесконечного ночного холода, от выматывающей постоянной дрожи, что всю ночь сотрясала тело.

Утро давало хоть и слабое, но облегчение. Вставала Вера. Можно было расслабить тело, полностью завернуться в сырое одеяло, которое, как ни странно, грело. Она разжигала костёр, ставила кипятить воду. Это были блаженные минуты! От костра шло тепло, и он передвигался, подползал всё ближе и ближе к огню, как гусеница, завёрнутая в кокон. В этом состоянии ему было наплевать, что одеяло может сгореть. Такое случалось, и не раз – вон какие горелые проплешины. Пускай она следит. Она главная. Оказалось, у неё сил больше. Вот и пусть… а ему нужно тепло, только тепло и поспать, ещё чуть-чуть поспать.

Вера по утрам металась возле костра с побелевшим от холода лицом и плотно сжатыми губами. Исчез куда-то загар, кожа стала грязно-серой. Круги под глазами. И ещё у неё отекли ноги – лодыжки пропали.

Не тормошила Вадима, давала полежать возле костра, пока не закипала вода в котелке. Потом спуску не давала. Заставляла всеми правдами и неправдами приподняться и сесть. Давала в руки кружку с горячей водой и кусок сахара – пей! Следила, не давала лечь снова, пока собирала вещи и свёртывала шкуры. Помогала встать на ноги.

Всё! Встал! Теперь идти, тупо переставляя ноги, стараться сильно не отставать.

Три дня назад Вера начала подбадривать его, заставляла двигаться, убеждая, что уже вот-вот и придут. Сегодня к вечеру выйдут точно. Он верил. Но прошёл день, ещё один и ещё… а вокруг был всё тот же лес, и та же река порой открывалась в просветах между деревьями. Он уже не слушал её, не верил. Просто шёл следом, ни о чём не думая, двигаясь медленно и плавно – ему так казалось – словно во сне.

Вера, шедшая впереди, вдруг опустилась на колени – только голова и плечи из травы видны. Тянет перед собой руку, указывает.

Вадим остановился. На дальнем краю поляны виднелось что-то тёмное, словно огромная кочка из-под земли выперла. Стог! Да, стог сена – потемневший, старый. Вон даже слеги видны, уложенные поверх, чтобы ветром не разметало.

– Дошли, Вадим! Дошли… – шептала Вера.

Ничего не чувствовал – ни удовлетворения, ни радости – только усталость.

Подошли к стогу. За ним, вдалеке, в просветах между редко стоящими деревьями можно было разглядеть приземистые чёрные постройки. Всё было каким-то зыбким, серым, ненастоящим – размазывалось моросящей хмарью, словно рисунок ластиком затёрли, но не до конца, небрежно, контуры всё равно проступают.

Сено на ощупь оказалось мокрым и склизким. Вера с силой вырывала клочья сена, стараясь вырыть нору, докопаться до сухого.

С одышкой приговаривала: «Сейчас, Вадим. Сейчас ляжешь. Я тебя сеном забросаю – тепло станет.